Страница 2 из 16
– Понял Вас, «Жар-Птица», – отозвался издалека диспетчер, – разрешаю спрямление на RAPSI, проход точки доложить.
– Конец связи.
Двигатели ровно шумели, поглощая топливо – по тонне в час каждый. Борт иногда потряхивало в турбулентности. Второй пилот поудобнее устроился в кресле и застегнул привязной ремень:
– I have control4.
– Не возражаю. На RAPSI спрямляй. Ты дом достроил уже? – спросил Львович, отметив в плане полета остаток топлива. Миша тем временем скорректировал курс в памяти бортового компьютера. Самолет плавно лег на крыло, доворачивая к северу в соответствии с пересчитанным маршрутом.
– Строю, Дмитрий Львович. Крышу делают сейчас. А что?
– Посоветоваться хотел…
– Отцы-командиры, sorry! Галю дернем? – сунулся с кухни Эдик. – Чаю с кофе охота!
– Дернем, – отозвался второй пилот, поднимая руку и щелкая переключателем Galley на верхней потолочной панели, где теснились предохранители и вспомогательные тумблеры. Без этого не включились бы ни печка, ни чайник. На взлете и посадке кухню отключали от генераторов электрического тока, чтобы снизить нагрузку на них (мало ли откажет двигатель, а с ним и один из генераторов). А в горизонтальном полете – включали по необходимости.
– Благодарствую! – инженер исчез, и с кухни в кабину донеслось журчание воды, лившейся из бутылки в металлический чайник. Затем звонко лязгнула крышка, и вдруг заиграла музыка:
Ученый посмотрел на небесные дали – и тело придумал мое.
Конструктор исполнил идею в металле: штамповка, шлифовка, литье.
Ракета летела туда куда надо: посадка, команда "Вперед!"
Надежда народа, планеты отрада, по трапу сошел луноход.
Кто по заданию мудрых людей прыгает в Море Дождей?
– Саня, опять балуешься? – крикнул Батя через плечо.
«Веселый Роджер» в прошлой своей жизни был пассажирским самолетом, который после пятнадцати лет полетов переделали в грузовой (убрав пассажирские сиденья, прорезав в левом борту здоровенный грузолюк, усилив стальными балками пол и установив в получившемся грузовом отсеке роликовые дорожки, по которым перекатывались грузовые контейнера и паллеты). По странной прихоти инженеров, при конвертации самолета в грузовик на его кухне оставили динамик и магнитофон для объявлений по громкой связи, проигрывавшей обычные аудиокассеты. Прознав об этом, экипажи натащили на борт множество кассет с разной музыкой и иногда от скуки слушали ее даже в полете.
– Балуюсь, Дмитрий Львович.
– Погромче тогда сделай, что ли!
– Слушаюсь, мой капитан!
Снятся ночами им луноходы, больше не могут терпеть.
Я понимаю их яркие грезы, но все же работа важней.
Вытрите, девушки, горькие слезы, много хороших парней.
Кто всех на свете сильней и умней, прыгает в Море Дождей?5
– Так что хотели спросить, Дмитрий Львович? – поинтересовался Миша.
– Ты крышу чем крыл, если не секрет?
– «Жар-Птица» девять ноль ноль семь, снижайтесь, эшелон6 триста двадцать, – сказал вдруг динамик радиостанции.
– Принял, «Жар-Птица» девять ноль ноль семь, – второй пилот подкрутил колесико на приборной панели, задавая автопилоту нужную высоту полета, и самолет плавно пошел на снижение, чтобы занять назначенную ему высоту в тридцать две тысячи футов7. Стремительно смеркалось, но на западе, там, где закатилось за горизонт солнце, еще тлела заря, выхватывая из темной синевы светло-голубой лоскут неба. – Проект надо смотреть, так не помню навскидку. Могу на планшете глянуть, как до отеля доедем.
– Добро. А то мне как раз проект делают. Хочу сравнить.
– Сделаем, конечно.
– Гран мерси!
– Чай, кофе, круассаны! Чай, кофе, круассаны! – пародируя пляжных торговцев, пробасил с кухни Эдик.
– Я чай буду, – отозвался Львович.
– А я кофе, – решил Миша.
– Два сахара, без молока? – осведомился инженер.
– Да, пожалуйста.
– Прошу! – Эдик вскоре сунулся в кабину с подносом, на котором стояли два стакана с напитками и лежали два разогретых в печке сэндвича с сыром и ветчиной. – Угощайтесь.
– Ай, спасибо, дай бог тебе здоровья и бабу покрепче, – крякнул Львович и забрал стакан. – Миша, ну, что, по стаканчику – и брифинг?
– Поддерживаю!
– Приятного!
Потрапезничали, обсудили порядок снижения и действий в нештатных ситуациях. Когда солнце окончательно скрылось за горизонтом, и настала ночь – транспортник влился в воздушную карусель над Сингапуром. В темном небе тут и там вспыхивали навигационные огни десятков самолетов – небольших бизнес-джетов, грузных пассажирских лайнеров, грузовиков и даже крошечных частных самолетиков на три-четыре пассажира. Кто летел из далекого Нью-Йорка, кто с соседнего острова – все выстраивались в очередь и заходили на посадку, повинуясь командам диспетчеров, следивших за самолетами с вышки при помощи локатора. К приземлявшимся самолетам присоединялись те, кто взлетал из той же воздушной гавани, или соседнего аэропорта, так что в небе над морем и сушей постоянно висел не один десяток бортов, и лишь внимательность и опыт диспетчеров позволяли безопасно развести потоки летающих машин.
Эдик разместился на откидном сиденье позади пилотов, – ему хотелось посмотреть на ночной Сингапур во время посадки. Саша остался на кухне. Свет там приглушили, чтобы он не мешал пилотам, читать стало невозможно – поэтому бортоператор отложил книгу и воткнул в правое ухо наушник плеера. Левое ухо он оставил свободным, чтобы слышать команды Львовича, если пилотам вдруг понадобится какая-то помощь, или прозвучит какая-то команда – приготовиться к аварийной посадке, например. Маловероятно, но – мало ли.
В наушнике звучала одна из его любимых песен:
И от тусклых картин мне ни холодно, ни жарко,
Твой фонарик прорезал мне путь в темноте.
Пусть не чувствую горя, не чувствую счастья,
Всё осталось в тумане, забыто на дне.
И после роскошной переклички синтезатора со скрипкой – финальный взрыв:
От касаний твоих у меня лихорадка,
В старом парке в тумане на Тихом холме.
Ты подходишь ко мне, озираясь с опаской,
Этот взгляд мне знаком и приятен вдвойне! 8
С точки зрения Саши, снижение пока отличалось от горизонтального полета разве что чуть более энергичными маневрами вправо-влево, да один раз хрустнула, сминаясь под невидимым кулаком атмосферного давления, пластиковая бутылка с остатками воды, когда самолет разгерметизировался, и давление в кабине сравнялось с забортным. Видимость c пассажирских кресел на кухне и днем-то была никакой, а сейчас во мгле и глазу и не зацепиться было пока за горизонт, и развороты Львович закладывал плавные и размашистые – так что организм не успевал воспринять их и сообщить мозгу, что пол кабины накренился.
Капитан переключил радио с наушников на внешние динамики, поэтому Саша все же слышал с кухни весь англоязычный радиообмен между диспетчерами на земле и пилотами других бортов. Что-то даже успевал разобрать в разноголосых скороговорках с разными акцентами:
– «Жар-Птица» девять ноль ноль семь, эшелон перехода семьдесят, снижайтесь эшелон ноль шестьдесят.