Солнце в силках

В душе Тайаха шевельнулся мерзкий червь ненависти, вгрызся в нутро. Имя ему – Умун. Будущая удаганка, прикрытая крылом Ворона, ему не по зубам. Не достать, не подчинить, вот и ярится Неведомый. Она помеха на пути к цели, враг.

Если бы старому ойууну кто-нибудь сказал, что сейчас в его карих глазах проступает звериная желтизна, он бы не удивился.

Он устало смежил веки, укрепляя барьеры в своей душе. Не дать мерзкому червю вырваться наружу. Затем и пустил его в себя ойуун.

Не девочка – мальчик был целью Умуна. Но именно мальчик нуждался в помощи Тайаха, в учителе, в проводнике по тропам Верхнего мира.

Ойуун сомневался. Он должен помочь Табате вырасти достаточно сильным и мудрым, чтобы противостоять злу, нацелившему на него свои когти. Но не опасно ли пораженному тьмой Тайаху сближаться с Табатой? Рано или поздно барьеры рухнут. Неизвестно, что тогда произойдет.

Тайах стар, тело дряхлеет с каждым днем. Умрет ли вместе с ним поселившееся внутри зло? Вряд ли. Но с гибелью ойунна Умун снова окажется бесплотным духом. Лишь бы хватило сил и времени, чтобы вырастить молодого ойууна.

Старый шаман снова взглянул на горюющую Тураах. Она тоже в опасности. Умун просыпается, стоит только взглянуть на приемыша Ворона. Чует Неведомый в ней помеху. Не завладеть, так навредить, а то и уничтожить. Хорошо, что пути Тураах вне власти Тайаха. Нужно держаться от будущей удаганки подальше, не то захлестнет ненависть, разрушит возведенную старым шаманом темницу для червя.

Тураах дрогнула, утерла непрекращающиеся слезы и бросилась в чащу. От себя не сбежишь, глупышка.

Тайах-ойуун вздохнул. Разговора не избежать, Тураах должна понять: она не одна, Хара Суорун подскажет ей путь, нужно только научиться его слышать.

Ветка больно хлестнула по плечу, но Тураах не остановилась. Бежать, бежать, не помня себя, от недоверчивых взглядов бывших друзей и пристального внимания матери, от гремящего в ушах слова удаганка.

Бег не давал захлебнуться в подступающем к горлу плаче. Кинулась в ноги едва заметная знакомая тропка, подхватила, уводя за собой. Забыв о данном матери обещании, Тураах неслась к их с Табатой тайному месту – заброшенному охотничьему домику.

Привычно перепрыгнув острый камень, вынырнувший прямо посреди тропки, Тураах остановилась. Сердце колотилось, силилось вырваться из клетки ребер, но отчаяние схлынуло. Тураах прислушалась. Единственный, кто может понять ее, разделить обиду и страх, должен быть здесь.

Человек несведущий прошел бы мимо густой зелени, но Тураах знала, что среди кустарника прячется уутээн – старый охотничий домик, поросший мхом и потому незаметный. Они с Табатой нашли уутээн случайно и сразу сообразили, какое это чудесное укрытие.

Тишина. Неужели внутри пусто? Сердце пропустило удар-другой. Снова навернулись слезы. Неужели и Табата отвернется от нее?

Дверь уутээна была приперта изнутри большим камнем. Они специально принесли его, чтобы уберечь укрытие от вторжения. Тураах всхлипнула. Есть другой путь – прореха в крыше. Именно так они обычно забирались внутрь.

Тураах подпрыгнула, ухватилась за ветку березы, льнущей к северной стене уутээна и, подтянувшись, вскарабкалась на крышу. Теперь отодвинуть корягу, прикрывающую прореху, скользнуть внутрь.

В первое мгновение Тураах показалось, что укрытие пусто, в горле тут же встал ком, но за левым плечом раздался шорох. Она обернулась. Табата! Он сидел на земляном полу, скрестив ноги. На коленях у него лежал темно-коричневый кафтан, а в левой руке Табата держал иголку с продетой в нее суровой нитью.

– Порвал, когда забирался сюда, – тихо проговорил Табата. – Еле протиснулся в лаз, видно, скоро тебе придется мне дверь открывать.

Табата поднял голову и слабо улыбнулся. Глаза его покраснели и опухли, но Тураах сделала вид, что не заметила. Опустилась на колени напротив друга и вздохнула. Табате тоже нелегко.

Открыла было рот, но слова словно потерялись. Табата тоже молчал. Пальцы его дрожали, стежки выходили неровными. Тураах не выдержала:

– Дай-ка я, – отняла кафтан и иглу. Табата отвернулся, стараясь как можно незаметнее вытереть глаза, и вдруг сказал:

– Почтенный Тайах-ойуун берет меня в ученики, – он нахмурился, – я стану шаманом. Так брат говорит, сам я ойууна еще не видел.

– А я как же? – несмело спросила Тураах, делая последний стежок.

Табата только покачал головой.

Перед глазами снова все поплыло, по щекам побежали соленые ручейки. Кое-как Тураах завязала узелок, перекусила нить и выпустила из ослабевших пальцев иглу. Подтянула колени к груди, спрятала лицо в грубую ткань. На ее вздрагивающую спину легла рука друга: я рядом, я с тобой. Табата обнял Тураах покрепче и всхлипнул.

Под дохой из чернобурки было жарко, но спокойно. Здесь не было страшного слова удаганка, не было сомнений. Главное накрыться с головой, свернуться калачиком. И позволить невнятному гулу голосов, доносящихся со двора, убаюкать растревоженную душу.

Тураах все еще ощущала на боку призрачную тяжесть широкой ладони отца, хоть Таас и вышел наружу. Отец, вернувшийся днем с дальних пастбищ, все знал. Тураах поняла это по нежному прикосновению, но из-под дохи так и не выглянула. Отец посидел рядом, помолчал. Пастух и охотник, он всегда был скуп на слова. Но Тураах хватило и этого. Ты со всем справишься – говорило одно только его присутствие.

И Тураах поверила. По крайней мере пока. И позволила голосам, едва слышным, но родным, отогнать тревожные мысли.

Во дворе замолчали. Тураах почуяла: в размеренное течение жизни вмешался кто-то третий. Она заерзала, высунула голову из-под дохи.

Совсем рядом послышался металлический перезвон. Накладки на шаманьем одеянии!

Тураах скинула доху и села, выпрямила спину. Тайах-ойуун переступил порог юрты. Оглядел дом, поймал карими глазами настороженный взгляд Тураах – и коротко поклонился. Тураах от удивления шумно втянула в себя воздух, порывисто встала, поклонилась в ответ.

– Вечер сегодня свежий и ясный, в такую погоду негоже прятаться под дохой, это удел стариков, – не выпуская Тураах из силков карих глаз, шаман чуть посторонился, приглашая следовать за ним. Тураах вытерла вспотевшие ладони и поднялась. Отказаться было нельзя: вопросы жгли горло, а ответы на них мог дать только ойуун.

На улус опускалось полупрозрачное покрывало сумерек. Выйдя из юрты, шаман свернул с нахоженной тропы и повел ее в сторону озера. Там, в стороне от улуса, находилась его наспех возведенная ураса18. Шли молча, Тураах смотрела под ноги. Что-то тревожило. Хотелось обернуться. Шаман шел впереди, но Тураах казалось, что его взгляд буравит ей спину.

У самого берега потрескивал костер. Ойуун обошел его, тяжело опустился на валун и жестом пригласил Тураах сесть напротив. Она несмело пристроилась на краешек бревна, лежащего по другую сторону костра.

– Возьми, — Тайах-ойуун протянул деревянную пиалу, над которой клубился ароматный пар, — у воды воздух свеж, этот отвар согревает даже в холодные зимние ночи.

Тураах приняла пиалу и опасливо хлебнула. По желудку разлилось тепло. Помедлив, она глотнула снова. Тайах-ойуун ободряюще улыбнулся и заговорил:

– Шаманами не становятся, ими рождаются. И ты, и Табата с рождения были наделены силой, но пробуждаться эта сила в вас обоих начала недавно. Какова она будет, станет понятно после посвящения в шаманы. Но я ведаю: пойдете вы разными дорогами, – шаман хитро прищурил древесного цвета глаза: — Известно ли тебе, Тураах, кто является моим покровителем в поднебесье и под землей?

– Почтенный Тайах-ойуун испрашивает помощи у Великого Лося. Потому и венчают его голову рога Сохатого, – уверенно ответила Тураах. Вопрос был неожиданным, но несложным.

— Это верно, у каждого шамана есть дух-покровитель, — кивнул ойуун. — Кто же из Великих взял под крыло юную Тураах?

18

Ураса – летнее жилье.