Под солнцем Виргинии

Возле школы Нейта ждал водитель. Он был красивым. У него были пронзительной синевы глаза, подбородок, как говорил отец, размером с наковальню и такие накачанные руки, что костюм на нем чудом оставался целым. Нейт чувствовал себя немного влюбленным в него. Иногда он списывал это на то, что влюблен во многих людей и многие вещи. Например, он был влюблен в Дэйзи Гамильтон из двенадцатого класса. Нейт пригласил ее на выпускной бал еще в октябре, когда поймал себя на мысли, что, как дурак, смотрел на ее подпрыгивающие груди и обесцвеченные локоны, пока она бежала по школьному коридору. Затем последовали короткие отношения и свидания, и секс, первый и неловкий для них обоих. А потом они разбежались, и Нейт решил, что пойдет на выпускной вечер в одиночестве.

Он был влюблен в музыку Нирваны, и в Курта Кобейна, и в мысль о том, что лето перед колледжем будет особенным.

В последний учебный день Нейт хотел прогуляться до дома пешком. Помахав водителю, ждущему его с приоткрытой дверью возле черной тонированной машины, Нейт виновато улыбнулся и пожал плечами.

Отец выкупил больше пятидесяти процентов акций компании, в которой работал, после смерти одного из основателей. С тех пор многое изменилось, частью этой новой жизни был и водитель. Нейт не представлял себе, как садится в машину и торчит в нью-йоркских душных и шумных пробках, переговариваясь с услужливым шофером в строгом костюме. Натаниэль стал подозревать, что это не единственная его функция. Дон возил его в школу или куда угодно еще, мило поддерживал беседу, в основном говоря: «да, сэр», «конечно, сэр», «вы правы, сэр». А еще он носил под троечкой от «Босс» нагрудную кобуру. Спорить с родителями о необходимости телохранителя Натаниэль не стал. Дон был милым парнем, морпехом, так и не сумевшим распрощаться с оружием, как успел выяснить Нейт, когда догадался, что Дональд был не просто водителем. Иногда Нейт задерживал на нем взгляд дольше, чем требовалось, и его это ужасно смущало, он понимал, почему, а иногда представлял, что скрыто под этой его броней дружелюбия. И под костюмом.

Когда он открыл дверь собственным ключом, мама уже ждала его у порога.

–– Прости, – выдохнул Нейт. Он закрыл дверь и прислонился спиной к ее прохладной поверхности, а потом улыбнулся матери. Наверняка, Дон позвонил ей и сообщил о его нелепом побеге. Его щеки раскраснелись от бега, волосы на висках слиплись от пота, а безукоризненная форма растрепалась: галстук Нейт развязал еще на школьных ступеньках. Он скинул рюкзак с плеча и тот с глухим стуком ударился об деревянный пол. Джен смотрела на него, поджав губы, и мальчишка ожидал, что она будет ругать его за то, что он сбежал от Дональда, но вместо этого она подняла рюкзак, увенчанный логотипом люксового бренда, с пола, отряхнула от пыли коричневую кожу и положила на полку.

–– У меня кое-что есть для тебя, – Женевьева поцеловала его в горячую щеку и старым, как сам мир, жестом смахнула с его лба испарину. К тому, что от сына, который, казалось, еще недавно пах ее молоком, все чаще и чаще несло табаком, Джен уже привыкла. Она положила ладонь на его шею и улыбнулась, а затем вытащила из кармана домашнего платья три билета на самолет, пунктом назначения в которых значилась Ницца. Нейт знал, что это значит: они летят к ее родителям в маленький приморский город, который назывался Сен-Максим.

–– Но разве мы не едем в Виргинию? – непритворно удивился Нейт.

–– Малыш, ты окончил школу. Мы с отцом захотели сделать тебе подарок. Виргиния подождет. Тебе нужно набраться сил перед колледжем, отдохнуть, а не слушать старые дедовские истории. Только представь: морская вода, нежное солнце… Тебе понравится.

–– Ладно, но это ведь ненадолго? – в кухне Нейт налил себе стакан воды и выпил половину, а потом еще немного.

–– Всего две недели, – Джен надела жаростойкую рукавицу и достала из духовки индейку, и у Нейта в животе заурчало от запаха еды. Несмотря на то, что у нее была помощница по хозяйству, Джен любила готовить сама.

–– Хорошо, – согласился он.

Кухня была просторной, светлой, в стиле современной классики, как и вся квартира. Массивная деревянная мебель белого цвета, темный паркетный пол и стены цвета слоновой кости. Посуда была чешской, мама купила ее, когда была в Чехии, еще до рождения Нейта, она была белой, с каймой из голубых полевых цветов и серебристых узоров.

–– Слушай, я все хотела с тобой поговорить, – мать поставила на стол тарелки, столовые приборы, хлеб и пару бутылочек «Перье». – Ты ведь знаешь, что не обязан изучать архитектуру, как твой отец? И Колумбийский – не единственный вариант. У тебя много других талантов, милый.

–– Я знаю, мам, но я ведь знал, кем буду еще до своего рождения, – усмехнулся парень и сел за стол.

–– Что ты имеешь в виду? – Джен села рядом и улыбнулась сыну, погладив его по щеке.

–– Я и сам не знаю, ма, – Нейт покачал головой и потер лицо ладонями, а потом шумно выдохнул. – Я не знаю, чего хочу. И мне кажется, что путь, по которому прошел отец – единственный правильный и для меня.

–– Тебе восемнадцать, Натаниэль, – он был немного влюблен и в то, как мама называла его полным именем. Ее легкий, едва уловимый, тягучий французский акцент звучал красиво. Словно его имя было создано для французского языка. – Ты и не должен знать. Но ты должен знать, чего точно не хочешь.

–– Я не хочу обычной жизни. Не хочу проснуться однажды восьмидесятилетним стариком и понять, что упустил что-то важное. Но я не знаю, что должен сделать, чтобы не упустить, и что именно для меня важно, я тоже не знаю.

–– Путешествовать, любить, писать маслом, – она улыбнулась, обнажив свои белые зубы, раскладывая по тарелкам индейку, орудуя ножом и вилкой так же легко, как и словами. Она все делала так – такой уж была его мама. В ее мягком тоне и вкрадчивых интонациях всегда было больше мудрости, чем во всех книгах, прочитанных Нейтом. – Ты мог бы изучать искусство, или музыку, или литературу, если бы захотел.

–– А если я вдруг не захочу ничего изучать? – спросил он, с каким-то подростковым вызовом глядя на мать.

–– Ну, тогда я скажу тебе: остановись, выключи шум, мешающий сосредоточиться, и подумай вот о чем: ты молод, твоя жизнь только начинается, она впереди, она здесь, она ждет тебя. Выйди на улицу и оглянись. Путешествуй, люби, пиши картины, делай что угодно, но будь. Просто будь, – Женевьева сжала его ладонь в своих пальцах и поцеловала. Любой матери важно знать, что ее ребенок просто где-нибудь есть, что он не заблудился в себе, как в лабиринте Минотавра. – Лето, когда тебе восемнадцать, – лучшее время в жизни. Ты наивен, юн и полон надежд.

–– Но мы ведь поедем в Виргинию после того, как вернемся из Франции? – с надеждой спросил Нейт. Там его ждали друзья и настоящее лето. Беззаботное время, какое бывает только когда тебе пять, ты счастлив и не задумываешься о будущем.

В прошлом году, во время каникул, Нейт понял, что влюблен в обоих своих друзей. Джо был веселым парнем, он остроумно шутил и заразительно смеялся. А Крис был Крисом. Тем мальчиком, которым Нейт его запомнил, мальчиком с печальными глазами и сладким южным акцентом. Наверное, думал Нейт, это и значит быть молодым: быть влюбленным в людей и в саму жизнь.

–– Конечно, милый, мы поедем, – пожав плечами, сказала Джен и деликатно улыбнулась, заметив на щеках сына легкий румянец.

В последнее лето, проведенное в Виргинии, Нейт все чаще покрывался румянцем и никак не мог себе этого объяснить. Когда, казалось бы, привычным жестом Крис касался его руки, случайно или намеренно, задержав ладонь чуть дольше положенного. Или, когда смотрел на него своими кристально-чистыми голубыми глазами, окруженными такими длинными ресницами, какие Нейт только видел. Или, когда раздевался без стыда, прежде чем нырнуть в воду и почувствовать ее прохладу на своей разгоряченной коже. Он делал множество простых и обычных вещей, которые вгоняли Нейта в краску и немного пугали.