Дева в голубом

Он подозвал официанта. Испытывая неловкость, я упорно смотрела на реку, лишь бы не встретиться с ним взглядом. Тарн — река большая, около ста ярдов шириной, с зеленоватой поверхностью, тихая, почти неподвижная. Но, приглядевшись внимательнее, я уловила медленное движение. Время от времени на поверхности мелькали какие-то темные, вернее, ржавого цвета огоньки и тут же рассеивались, словно уходя под воду. Я завороженно следила за красными пятнами и всякий раз, как они исчезали, испытывала двойственное ощущение — облегчение и одновременно разочарование, за которым приходило нетерпеливое ожидание новой вспышки. И когда она возникала, я невольно вздрагивала, но глаз не отводила, пока ржавое пятно не рассеется до конца.

Появился, загородив мне вид на реку, официант с чашкой кофе на серебряном подносе. Я повернулась к библиотекарю.

— Что это за красные пятна на реке? — спросила я по-французски.

— Глина с холмов, — ответил он по-английски. — Недавно был оползень, обнаживший подпочвенную глину. Ее смыло в реку.

Я снова повернулась в ту сторону и, не отводя глаз от реки, заговорила по-английски:

— Как вас зовут?

— Жан Поль.

— Спасибо за читательский билет, Жан Поль. Очень любезно с вашей стороны.

Он пожал плечами, освободив меня от необходимости распространяться на эту тему.

Мы долго сидели, не говоря ни слова, просто отхлебывая кофе и глядя на реку. На майском солнце стало жарко, и я была не прочь снять жакет, только не хотелось демонстрировать ему свой псориаз.

— А почему вы не в библиотеке? — Я вдруг нарушила молчание.

— Среда, а по средам библиотека не работает.

— Ясно. И давно вы там?

— Три года. До этого работал в городской библиотеке Нима.

— Так это ваша постоянная работа? Вы профессиональный библиотекарь?

Он искоса посмотрел на меня и зажег сигарету.

— Да, а что?

— Просто… вы не похожи на библиотечного работника.

— А на кого же я похож?

Я пристально посмотрела на него: темные джинсы и мягкая, красноватого цвета рубаха из чистого хлопка. Через спинку стула перекинут черный блейзер. Загорелые руки густо покрыты черными волосами.

— На гангстера, — сказала я наконец. — Разве что солнечных очков не хватает.

Жан Поль слегка улыбнулся и выпустил струйку дыма, образовавшую вокруг его лица голубое облачко.

— Как это у вас, американцев, говорится? «Не судите о содержании книги по ее обложке», — так, кажется?

— Туше, — улыбнулась я.

— Так что же вы делаете во Франции, Элла Турнье?

— Мой муж архитектор. Он работает в строительной фирме в Тулузе.

— А здесь вы почему?

— Нам захотелось пожить в маленьком городке. Раньше мы жили в Сан-Франциско, выросла я в Бостоне, так, для разнообразия…

— Я спросил, вы здесь почему?

— А-а… — Я помолчала. — Да просто потому, что здесь мой муж.

Он приподнял брови и затушил сигарету.

— То есть я хочу сказать, что мне захотелось приехать сюда. Я была рада переменить обстановку.

— Были рады или рады сейчас?

— У вас превосходный английский, — фыркнула я. — Где занимались?

— Я прожил два года в Нью-Йорке. Учился в Колумбийском университете на библиотекаря.

— Что-что? Жили в Нью-Йорке, а потом приехали жить сюда?

— Сначала в Ним, а потом сюда, именно так. — Он улыбнулся. — А что в этом удивительного, Элла Турнье? Здесь мой дом.

Честно говоря, мне надоела эта «Элла Турнье». Он смотрел на меня с той же улыбкой, непроницаемой и снисходительной, какая играла у него на губах в библиотеке, при первой встрече. Не хотелось бы видеть его, когда он выписывал мне читательский билет, вполне вероятно, в его исполнении это был такой же царственный жест.

Я резко поднялась и пошарила в кошельке, отыскивая мелочь.

— Славно поболтали, но мне пора. — Я положила деньги на стол.

Жан Поль посмотрел на горстку монет, нахмурился и едва заметно покачал головой. Я покраснела, сгребла монеты и направилась к выходу.

— Au revoir, Ella Tournier. Надеюсь, вам понравится Генри Джеймс.

Я круто обернулась:

— Слушайте, почему вы с таким нажимом повторяете мою фамилию?

Он откинулся на спинку стула. В глаза ему ударило солнце, и выражения лица я не уловила.

— Так вы скорее привыкнете к ней. И она действительно станет вашим именем.

Из-за забастовки почтовых работников ответное письмо кузена Якоба Турнье пришло с запозданием, только первого июня, через месяц после моего послания. В конверт были вложены две страницы, покрытые крупным, почти не поддающимся расшифровке почерком. Положив рядом словарь, я принялась за работу, но она оказалась настолько трудной, что после неудачных попыток отыскать несколько слов я остановилась и решила попытать счастья в библиотеке с ее куда более полным словарем.

Когда я вошла в зал, Жан Поль, сидя за столом, разговаривал с каким-то мужчиной. В манерах его и выражении лица ничего не изменилось, но с удовлетворением, удивившим меня саму, я отметила, что, когда я проходила мимо, он поднял на меня взгляд. Взяв с полки несколько словарей, я села за стол спиной к нему, злясь на себя, что уделяю ему слишком много внимания.

В библиотеке дело пошло живее, впрочем, и в этих словарях нескольких слов не нашлось, а еще больше — я просто не сумела разобрать. Промучившись над одним абзацем минут пятнадцать, я в изнеможении откинулась на спинку стула, и в этот самый момент слева от себя заметила Жана Поля. Прислонившись к стене, он смотрел на меня, и на губах его играла улыбка столь сардоническая, что захотелось ударить его.

Я вскочила на ноги, подтолкнула письмо в его сторону и прошипела:

— Сами попробуйте.

Он взял письмо, бегло просмотрел его и кивнул:

— Оставьте. В среду увидимся в кафе.

В среду утром он сидел за тем же столиком, на том же стуле, но небо нынче было затянуто облаками, и красноватые пузыри на поверхности воды не вздувались. На сей раз я села не рядом, а напротив, спиной к реке и лицом к нему. В кафе было пусто: официант, читавший газету, проследил взглядом, как я сажусь, и, уловив мой кивок, отложил ее в сторону.

В ожидании кофе мы не обменялись ни словом. Для светского разговора я чувствовала себя слишком усталой; сейчас были стратегические дни текущего месяца, и три ночи подряд мне являлись кошмары. Заснуть после них я не могла и часами просто лежала с закрытыми глазами, прислушиваясь к ровному дыханию Рика. Некоторой компенсацией могла бы стать полуденная дрема, но чувствовала я себя потом разбитой и больной. Впервые в жизни мне стало понятно выражение лица молодых матерей — недоуменное и усталое: так выглядят хронически недосыпающие люди.

Принесли кофе, и Жан Поль положил на стол письмо Якоба Турнье.

— В нем есть несколько специфических швейцарских выражений, — пояснил он, — которые вам, наверное, не понять. Да и почерк неразборчивый, хотя мне приходилось видеть и похуже. — Он протянул письмо, переписанное едва ли не каллиграфическим почерком.

«Дорогая кузина, какая радость, что Вы написали мне! Я прекрасно помню, хоть и давно это было, краткий визит Вашего отца в Мутье и счастлив познакомиться с его дочерью.

Извините за задержку с ответом на Ваши вопросы, но пришлось покопаться в старых бумагах моего деда, связанных с историей семейства Турнье. Видите ли, это он у нас самый большой любитель генеалогии, и это он занимался изысканиями в этой области. Семейное древо — его работа; в письме трудно описать его или воспроизвести, так что придется Вам приехать сюда.

Тем не менее некоторыми сведениями поделиться готов. В Мутье первое упоминание имени Турнье относится к 1576 году. Это некий Этьен Турнье, и его имя шачится в списке военнослужащих. Имеется также запись о крещении другого Этьена Турнье, сына Жана Турнье и Марты Ружмон. С того времени свидетельств почти не осталось, но затем имя Турнье начинает мелькать все чаще и чаще — с восемнадцатого века и поныне семейное древо ветвится довольно пышно.