Река Времени

– Да, Николай Григорьевич, жизнь тебя изрядно побила, однако, самое главное то, что живой ты остался и за это тебе надо сказать спасибо, прежде всего себе.

– В каком смысле себе? – Удивленно вскинул брови Башмаков.

– А в том смысле, что, жить-то ты хочешь, али нет? – Ответил вопросом дед.

– Конечно, хочу. – Кивнул учитель. – А причем здесь это?

– А притом, милай, что если человек хочет жить, то он и смерти в морду плюнет, лишь бы себе еще времени отмерить. Вот ты же от вояк убег? Убег! А мог бы и руки поднять, сдаюсь мол. От собак убег? Опять же убег! А мог бы забиться в угол и смерти ждать. Ан нет, не захотел помирать! Знать в тебе новый человек родился! – Показал на учителя пальцем, дед.

4

Башмаков испытал чувство искренней благодарности к человеку, который слушал и понимал его. В жизни учителя таких людей не было никогда и сейчас, сидя в темном доме, стоявшем посреди заброшенной деревни, он впервые за свое существование был счастлив. Счастлив тем, что его не оттолкнули как отверженного, накормили и стараются понять его жизнь и помочь душевным словом и добрым наставлением.

– Скажи-ка мне, Николай, ты как дальше жить-то думаешь, по правде али по совести? – Этот вопрос ввел Башмакова в ступор.

– Как это? – Не понял он.

– А так, что ежели по правде, то честный будешь во всем, даже если старуха с косой будет рядом стоять, то правду не утаишь, но, что-то ценное потеряешь: друга или товарища, или сам жизни лишишься. Потому как правда иногда, дороже всего на свете бывает. Ну, а если по совести, то, сердце тебе само подскажет, где надо правду сказать, а где ее и утаить можно.

– Утаить, это значит соврать? – Полуутвердительно-полувопросительно поинтересовался Башмаков.

– Э, нет. – Мотнул головой старик. – Утаить, это значит не сказать всей правды. Иногда бывает надо утаить, что-то маленькое, чтобы не случилось большое несчастье, так-то Николай.

Фитиль мерцал неверным, тусклым светом, по стенам комнаты плясали две человеческих тени, шел неторопливый, степенный разговор.

– Я буду стараться жить по совести, – сказал Башмаков, – хотя это будет и нелегко.

Дед встал, подошел к серванту и, открыв его, извлек оттуда холщовый мешочек, затем он взял газету, лежавшую на серванте и сел к столу. Старик оторвал от газеты полосу, развязал мешочек и извлек из него щепотку видимо табаку.

– Подымишь? – Спросил он Башмакова.

– Нет, спасибо Степан Васильевич, я не курю.

– Молодец. Ну а я подымлю, табачок то, он хорошо ум проясняет.

Скрутив из газеты длинный кулечек, дед согнул его пополам так, что в результате его манипуляций получилась козья ножка, старик насыпал в нее табак. Покрутив ее в пальцах и примяв табак, он, поднес ее к фитилю, когда бумага загорелась, дунул на нее и, потушив огонь, раскурил табак. Башмаков, не будучи курильщиком, закашлял от табачного дыма. Вокруг деда расплылся табачный туман, и из него раздался его голос:

– Скажи-ка мне, Николай, как тебя называла жена?

Башмаков замялся, но все-таки решил, ответить как есть, хотя и ждал, что старик будет смеяться над его прозвищем. Но тот, услышав ответ, даже не улыбнулся.

– Однако не уважала она тебя. Негоже человеку жить под кличкой, словно собака какая – старик задумался на минуту и произнес:– Если человек позволит, чтобы с ним обращались как с собакой, то он всю жизнь будет хвостом махать. Люди встречают по одежке, а провожают по поступкам твоим. Как поступишь, так и проводят. И главное в своей жизни – это никогда не вспоминай плохое, тогда оно не будет тяготить тебя и тянуть назад.

Старик замолчал, попыхивая козьей ножкой. В наступившей тишине слышалось лишь потрескивание фитиля. Наступило молчание, и Николай задал вопрос, давно мучивший его.

– Степан Васильевич, а вы здесь давно живете? Как называется эта деревня и вообще, что здесь случилось, где все жители?

–А ты что же, ничего не знаешь?– Ответив вопросом на вопрос, встрепенулся дед, и, получив в ответ отрицательное движение головы Николая, произнес:

–Значит, моя пора пришла рассказывать, – усмехнулся дед. – Ну, слушай.

Глава 5

1

За окном стояла непроглядная ночь. В поле, за деревней, послышался чей-то вой, начавшись с низкого тона и перейдя на высокую ноту, он тоскливо разносился по окрестностям. Легкий ветерок разговаривал с листьями деревьев, которые как будто с тихим шепотом общались между собой. Где-то в деревне раздался дикий кошачий вопль. За фермой, вдалеке, на ночном небе возникли всполохи молний, еле слышно забурчал гром. Начал моросить робкий дождик. В воздухе появился запах озона, казалось все вокруг наэлектризовано и только и ждет, чтобы разрядиться. Ветерок стал усиливаться, листья на деревьях уже не шептали, они громко обсуждали предстоящую грозу. Дождик, вначале тоже шедший почти неслышно, решил не отставать от ветра и постепенно начал прибавлять напор. Гром уже был отчетливо слышен, разряды молний начали освещать поле за фермой. К деревне приближалась гроза. В единственном обитаемом доме в деревне, тускло светились окна.

– Как называется эта деревня, не знаю, потому, что сам я нездешний. Живу здесь уже давно, уже и счет времени потерял. Ты, Николай, слышал что-нибудь про Чернобыльскую аварию?

– Конечно, слышал, – ответил учитель. – Так ведь это же было очень давно. Я, конечно, не следил особо за теми событиями, да ведь и в Чернобыльской зоне отчуждения люди не живут, – полувопросительно-полуутвердительно спросил Николай.

– Не живут, говоришь? Хе-хе, – опять то ли покашлял, то ли усмехнулся дед. – А я кто же, по-твоему, не человек что-ли?

– Так ведь в той зоне отчуждения жить нельзя, там же радиация! – Протестующе ответил учитель.

– Почему же нельзя, живут люди. Я вот, к примеру, в этой деревне давненько обосновался. Поначалу сюда многие местные жители вернулись, а те, кто нездешний был, как я, просто в пустых домах жили. А куда, скажи мне, людям было податься на Большой земле? Особенно старикам, у них там ни родных, ни близких, вот они и вернулись домой. Дома то оно все легче. Сначала нас было двадцать семь человек, которые вдвоем старик со старухой, которые и поодиночке, однако все друг другу помогали, чем могли да как могли. Я вот был самым молодым, это сейчас мне годков с лихвой, а раньше то… – Старик, попыхивая табачком, помолчал и продолжил, – Я ведь до аварии, в Припяти жил, в институте работал, старшим лаборантом, – и, увидев опешивший взгляд Николая, сказал: – Да-да, Коля, а ты думал я вот таким деревенским дедом всю жизнь и прожил?

– Степан Васильевич, так неужели у вас никого родных не было, к кому можно было бы уехать? – Спросил Николай.

– Нет у меня никого Коля, детдомовский я, один как перст – вздохнул старик, – Да может оно и к лучшему, оплакивать меня будет некому. А расчет радиации я тебе так скажу, ее ведь, радиацию эту не пощупаешь, не понюхаешь и не увидишь, так что живу, как и прежде. Главное не думать об этом и тогда жить легче.

2

Гроза набрала силу. Ветер усилился, с яростью набрасываясь на деревья, он пытался вырвать их из земли. Деревья, со стоном прогибаясь под напором стихии, всеми своими корнями-руками старались удержаться за спасительную землю. Дождь лил потоками воды, которая под порывами ветра хлестала оплеухами по крыше и окнам дома. Молнии, на черном небе, сверкали практически непрерывно, освещая все вокруг бледным, мертвенным светом, вслед за вспышками молний грохотал гром, такой оглушительной силы, что его звук ощущался физически, проходя по всему живому нервной дрожью.

Дома было тепло и уютно. Два человека сидели за столом напротив друг друга и неспешно беседовали. Комнату освещала коптилка, дававшая мало света, но при этом создававшая в комнате спокойный, тихий свет в отличие от беснующегося света стихии за окном. К ногам Степана Васильевича подошла невесть откуда взявшаяся кошка и, мурлыча, начала тереться об его ноги, одновременно украдкой поглядывая на стол. Дед докурил козью ножку, кряхтя, встал и, взяв сковородку, подошел к углу, где стояла алюминиевая миска. Он выскреб туда остатки картошки, отнес сковороду на кухню и принес оттуда закопченный эмалированный чайник и две кружки. Поставив все на стол, он начал наливать в кружки что-то вроде чая, по запаху видимо сделанный из мяты и смородины.