Страница 6 из 11
Невнятно заголосив, я вывернулся из руки медсестры и бросился в объятия мамы, тогда как отец, идущий на поправку, после ранения, но подхвативший заразный туберкулёз, только глядел на меня, не в праве обнять! На прикроватной тумбочке, стояли игральные шахматы и пока взрослые разговаривали, я брал фигуры и разглядывал их причудливые изгибы. Вот то немногое, что сохранилось в моей памяти, связанное с посещением отца, в военном госпитале.
В отличие от меня, ничего не позабыла мать, которая везла в Анжеро-Судженский госпиталь, два тяжеленых чемодана с продуктами и настороженно следила, за моими выкрутасами! Поскольку я не замечал, перекладных тягот мамы и убегал вперед, рискуя потеряться. Мне было так весело, что даже позорная лупцовка на людях, меня не остановила! Видимо потому, что я рос шустрым и упрямым, но глуповатым мальчишкой…
В конце тысяча девятьсот сорок четвёртого года, отца вызвали в районный комитет, Коммунистической партии и предложили возглавить Мендольский совхоз, Всесоюзного Треста Золотопродснаба, располагавшийся в Ширинском районе Хакассии. Николай Гурьевич не мог отказаться, бросил костыли и начал расхаживаться, привыкая к тросточке. Потому что он, вместе с дедом Гурием и бабушкой Антонидой, был членом Всесоюзной Коммунистической Партии Большевиков, а это значит, что его жизнь была подчинена, жёсткой дисциплине.
Высказать разумные опасения, в связи с тем, что отец может не справиться с поставленной задачей, в райкоме никто не решился, хотя было известно, что он никогда в жизни, не занимался сельским хозяйством. Более того, до призыва в Рабоче-Крестьянскую Красную Армию и службы на Тихоокеанском Морском Флоте, отец работал токарем-фрезеровщиком на руднике «Знаменитый».
После семилетней службы, на Дальнем Востоке РСФСР, весной тысяча девятьсот тридцать девятого года, Николай Гурьевич демобилизовался и по возвращении домой, женился на Слишиной Розе, а потом родился я, их первенец. Таким образом, два предвоенных года, отец проработал токарем в рудничных мастерских, а после фронтового ранения и инвалидности, был назначен директором Мендольского совхоза.
Совхозный посёлок располагался на правом берегу Белого Июса, в сорока километрах от родного Туима. Центральная улица, на которой находился казённый дом, своей ближней стороной, обрывалась перед оврагом и протекающей речкой. Директорская квартира, положенная отцу в рублёном, двухквартирном доме, оказалась просторной. За высоким крыльцом, были сени с прихожей, а дальше шла кухня, смежная с горницей и спальней. Во дворе был дровяной сарай и небольшой посад, огороженный плетнём.
В верховьях Саян, начинает свой стремительный путь, Белый Июс. Который вытекает из высокогорных озёр, подпитываемых летом, из таящих ледников. Достигнув Хакасских равнин, его поток замедляется и возле деревушки Сютик, сливается с водами Чёрного Июса, рождая полноводный Чулым. На берегах последнего, прошли мои детские и юношеские годы.
После новогодних праздников, тысяча девятьсот сорок пятого года, отец уехал в Мендоль, а ранней весной, вместе со мной и Валеркой, приехала в посёлок мама. Нас встретили рублёные домишки, плетни выпасов, любопытные свиньи и небольшие огороды. Мы обратили внимание, что на шеях многих хавроний, красовались треугольные рамы, сооружённые из перекрёстных жердей, связанных между собой.
Поскотины и плетни в посёлке, были изготовлены без единого гвоздя, надёжно и просто, как строили наши предки. Используя в основании плетня, три горизонтальные жерди, удерживаемые по краям, вбитыми в землю, парными кольями, которые связанные между собой и вертикальными прожилинами, тальниковыми вицами. При этом, прожилины упруго вставлены, между жердями и просто поджаты, друг к другу.
В отличие от забора, жерди плетня рассыхаются и со временем, начинают хлябать. Данное обстоятельство, хорошо известно Мендольским свиньям! Которые толкая рылом, научились их раздвигать и пролазить в огороды. Безнаказанно разрывая саженцы и выедая посадки. Только голь, как повелось на Руси, на выдумки хитра! Мендольские умельцы подумали и быстро остановили, пакостных животин, связывая жерди в треугольные хомуты и надевая на них.
Ещё мне запомнился, исполинский бык, который с тяжеловесной грацией, проходил по центральной улице, возвращаясь с выпаса. Заприметив которого, вся испуганная детвора, разбегалась куда подальше, от этого грозного исполина. И даже взрослые, заслышав утробный рёв могучего и рогатого бугая, взглянув на выпущенный, капающий стручок, жались к обочине. Благодаря стараниям Нади, теперь я примерно знал, зачем нужен этот орган и мог отличить мужскую особь, крупного рогатого скота, от женской…
В центре деревенской площади, росла высокая, раскидистая лиственница, под которой собирались для игр старшие ребята. В один из летних дней, по Мендольским избам, разнеслась невероятная новость! Что в одном из домов, расположенных возле площади, хозяин установил первый в посёлке, ламповый приёмник «Родина»!
Жители посёлка, пришли поглазеть на прибор и помочь владельцу с установкой радиоантенны. Сперва мужики выставляли шесты и натягивали между ними, сверкающую лаком проволоку, а потом на верхушке высоченной жерди, они закрепили сделанную из отрезков витой, медной проволоки, причудливую корону.
Во время подстройки антенны, все любопытные сорванцы и взрослые зеваки, заглядывали в окно и действительно видели, на высоком комоде, говорящий прибор в деревянном, изящном корпусе. Помимо которого, мне запомнился грозовой переключатель, прибитый к оконной раме и стоящая рядом, необычная керосиновая лампа. Поскольку на её стеклянной колбе, была водружена проволочная, многолучевая звезда с подсоединёнными, электрическими проводами, тянущимися к лампам гетеродина.
Правда технических подробностей, я тогда не знал, как и того, зачем в ясный день, была зажжена киросиновая лампа?! Только став взрослым, я прочитал об оснащении первых, отечественных радиоприёмников, термоэлектрическими генераторами, позволявшими вырабатывать от горения керосина, небольшой электрический ток. Ведь во многих уголках страны, линий электропередач, ещё не было.
Вот почему мама, всегда содержала в надлежащем порядке, имеющиеся в распоряжении, керосиновые лампы и крайне неохотно, принимала мою помощь, во время мойки и протирки, их стеклянных колб. Справедливо опасаясь, моего головотяпства и нечаянного боя, дефицитного стекла. Потому что во время войны, не только колбы для ламп, но и многое другое, стало недоступным. Хотя старшее поколение, всегда находило выход!
В магазинах не было чая, большим любителем которого, был мой дед. Поэтому мама, пережаривала на сковороде, нарезанную тонкими кружочками, огородную морковь, а когда рыжие дольки, приобретали тёмно-коричневый цвет, то становились пригодны, для заварки тёмного напитка, похожего на чай. Я вспоминаю деда Гурия в Новостройке, нацепившим очки и читающим по вечерам газеты, с кружкой морковного чая в руке.
В Мендоли, мне впервые посчастливилось увидеть, неизменное на протяжении тысячелетий огниво, которое состоит из трута и классического кресала, а искры высекают, ударом кремня по металлической пластине, которую для красоты, иногда причудливо выгибают. При этом, именно воспламеняющийся трут, являлся предметом гордости владельца, сделанный по особой рецептуре, передаваемой в семьях. Как правило из высушенного, древесного гриба, пропитанного селитрой или из древесного волокна, вываренного в зольном щёлоке. Вот почему, бородатые владельцы огнив, часто хвастались друг перед другом, выясняя у кого лучше кресало или с одного удара, начинает тлеть трут.
«Голь на выдумки хитра!» – это изречение, не единожды оправдало себя в годы Великой Отечественной войны. В подтверждение чего, умельцы изготавливали бензиновые зажигалки из винтовочных гильз, не хуже фабричных, а из-за того, что в школе не стало тетрадей и чернил, смекалистые родители и ученики, начали вываривать лиственничную кору и писать коричневой жижей, на бересте и газетах.