Страница 5 из 11
На помощь врачам, по настоянию жены Людмилы, явился Андрей, мой сын, который вместе с Леонидом Устиновичем Адамёнок, моим двоюродным братом, взял меня под руки и не слушая возражений, отвёз в больницу. В которой, с некоторыми перерывами, я провалялся с декабря и по май, а в следующем январе, мне дали вторую группу инвалидности. Пожалуй, самое удивительное в этой истории то, что врачам удалось вытащить меня из костлявых рук, беспощадной старухи-смерти! Правда отныне, я обречён терпеть боль и до конца жизни, пить ядовитые таблетки…
Теперь вернёмся к воспоминаниям детства. Итак, впервые в жизни, я испугался патефона, с которого началось моё знакомство с миром техногенного искусства. Впрочем, сперва была таинственная «голожопка», пугая которой, дед стремился отвадить меня от бабушкиных грядок и надо отдать должное, его уловка сработала! Грядки с рассадой, были спасены от моих набегов. Поскольку таинственное слово, включило воображение двухлетнего корчевателя и предстало в тёмном образе, чего-то ужасного!
Затем несколько дней подряд, я подкрадывался калитке огорода и раздираемый противоречивыми чувствами, боязливо думал: «Ну что, пришла пора, забраться в огород и прополоть грядки, как это делает мама с бабушкой?!». При этом, я вглядывался в кустарник, в поисках неведомой опасности и начинал пятится, трусливо завывая: «Уй-юй-юй! Голозёпка цапаит!».
Вот ещё одна, пожалуй самая яркая вспышка, в моей детской памяти… Я гляжу в окно и вижу плетёный из ивняка, конный ходок, который остановился напротив нашего дома. Из его люльки, медленно вылез, опираясь на костыли, худой человек в военной гимнастерке, без погон и в штатских брюках.
Нетерпеливая рука, отодвинула меня от окна и над ухом раздался, мамин истошный крик: «Господи! Николай! Коля, Коленька приехал! Мама, Коля вернулся!». Поднялась суматоха и все бросились к двери, только я остался у окна и смотрел на человека, который медленно переставляя костыли, приближается к дому. Пребывая в смятении чувств, я поспешно думал: «Неужели это мой папа?! Мой и Валеркин папа, о котором на кухне по вечерам, говорила мама с бабушкой Антонидой?».
Вернувшись из госпиталя, отец долго ходил на костылях и чувствовал себя плохо. Мне трудно говорить о себе, но я не чувствовал любви, к этому незнакомому человеку, которого называл папой. Видимо потому, что мне было полтора года, когда Николай Гурьевич, ушёл на фронт добровольцем, а к лету тысяча девятьсот сорок четвёртого года, когда он возвратился домой, я подрос и был самостоятельным, четырёхлетним мальчиком.
Вместе с младшим братом, нам пришлось привыкать к незнакомому дяде, который нас не обнимал и был холоден. Только в подростковом возрасте, я понял причину отстранённости нашего отца, а став взрослым, сделал очевидный вывод о том, что мы с Валеркой выросли в достатке только потому, что наш отец, не сгинул в братской могиле, во время Сталинградской битвы. Первое время, Валерка боялся отца и пользовался любым случаем, чтобы удрать от него подальше! Вот почему Николай Гурьевич, медленно ковылявший на костылях, вынужденно отправлял меня, за ним вдогонку, а по прошествии нескольких дней, братец привык.
Следует заметить, что будучи Коммунистом, коротавшим время во время домашнего лечения, отец всячески избегал распространения военных, пораженческих слухов и настроений. На людях, он намеренно выражался скупо и скрывал известные ему, трагические подробности, отступления Красной Армии на фронтах. Неприглядную правду, об обстановке на передовой, отец доверил только жене Розе. Нашей маме, которая мудро помалкивала.
Впоследствии от мамы, мне стало известно, что наши войска, перебрасываемые на правый берег Волги, попадали под шквальный огонь противника и несли кровопролитные потери. Потом выяснялось, что в любой, стрелковой дивизии, отозванной на левобережное переформирование, солдат остаётся, не больше сводного батальона! Военных орденов и медалей, отец не заслужил, но после ранения, стал инвалидом. Вот почему однажды, он горько признался: «Я получил тяжёлое ранение, из-за глупой гордости!».
Стояла ненастная, Сталинградская осень. Ранним утром, ездовые солдаты прибрали на телеге, запряжённой двойкой лошадей, накануне убитого и готового к отправке, командира полка. Присутствующие приблизились, чтобы простится с усопшим, но начался миномётный обстрел! Солдаты и офицеры, попрятались в укрытиях, а брошенные лошади, напуганные взрывами, начали ржать и вставать на дыбы. Готовые понести и разметать на клочки, тело боевого товарища! Не думая о последствиях, отец подскочил к ошалевшим животным и вцепившись в сбрую, начал осаживать. Только разрыв очередной, роковой мины, его остановил…
Раненого отца, отвезли к Волжской переправе, для отправки в госпиталь и положили в зале ожидания, маленького речного вокзала. Где пребывая без врачебной помощи и медикаментов, он начал тихо замерзать, но только из-за того, что его попросту не заметили, во время эвакуации!
Виновником недоразумения, был корыстный санитар, который положил отца в непросматриваемом углу, за спинкой дивана, чтобы незаметно для других, отстегнуть с ослабшей руки Красноармейца, приглянувшиеся часы.
Присвоив командирские часы, полковой санитар нагло заметил, что умирающему Николаю Гурьевичу, они не пригодятся. В итоге, промучившись на холодном вокзале, больше двух дней, мой тяжело раненый и обобранный отец, заболел воспалением лёгких, а позднее в госпитале, из-за ослабшего иммунитета, заразился туберкулёзом!
Николай Гурьевич, ушёл на фронт добровольцем, подав заявление в военный комиссариат СССР, двадцать второго июня, тысяча девятьсот сорок первого года и поначалу, служил в СМЕРШе. Современная молодёжь, вряд ли знает, что под аббревиатурой названия, звучащего без сокращений, как «Смерть шпионам!», скрывалась грозная, армейская разведка, которая выявляла вражескую, агентурную сеть, на территории Советского Союза.
Чем занимался отец в Саратовском СМЕРШе, мне не известно, но затем его назначили политруком батальона и поспешно направили в Сибирскую, стрелковую дивизию. После чего был Сталинград, две недели левобережной подготовки к наступлению, тяжёлое ранение и два года лечения в Анжеро-Судженском госпитале. В который весной, тысяча девятьсот сорок третьего года, мы поехали вместе с мамой, хотя наша железнодорожная поездка, до города Томска, а потом обратно, мне не запомнилась.
Войдя в госпиталь, я увидел высокие ступени, широкого лестничного пролёта, ведущего на второй этаж и высокий потолок с лепниной, который был ярко освещён, возле свисающей на шнуре, электрической лампочки. Мимо нас проходили люди, в белых халатах, чьи приглушённые голоса, достигали моего слуха. Пока мама разговаривала с врачами, я незаметно поднялся наверх и прошёлся по коридорам госпиталя, заглядывая в палаты.
Мне было непривычно видеть, раненых людей в исподнем, которые сидели или лежали на панцирных койках, либо на костылях, бродили по длинным коридорам. Многие Красноармейцы с удивлением глазели на меня, на беззаботного мальчика, проникшего во взрослый мир боли и смерти.
Не зная смущения, я тоже с любопытством разглядывал их бязевые рубахи и кальсоны с болтающимися завязками, военного образца. Хотя некоторые мужчины, были одеты в тёмно-синие, байковые халаты. Как вдруг, меня крепко схватила за руку, проходившая медицинская сестра и строго поинтересовалась: «Ты откуда здесь взялся, мальчик?! Кто тебя, сюда пустил? И где твоя мама?!». После чего, мы спустились на первый этаж и возле регистратуры, я получил нагоняй от мамы.
Затем следуя за санитаркой, Роза Адамовна пошла наверх. Тогда как я, остался её ждать с медсестрой, не выпускавшей моей руки. Через несколько минут, эта грозная тётя, отвела меня наверх и остановилась в дверях, ярко освещённой палаты.
Заглянув в помещение, я увидел незнакомого человека, который прилег на кровати и подпёр рукой, свою голову. При этом, его лицо выражало лёгкое напряжение, ведь он был вынужден, прислушиваться к тихой речи, белокурой женщины, которая сидела ко входу спиной, в медицинском халате. Тем не менее, вопреки видимой несуразице, я догадался о том, что это моя любимая мама!