В следующей жизни

Солнце померкло. Странный мир, состоящий из неба, паркета и нескольких предметов мебели, погрузился во тьму. Но не кромешную. Лампочка, висящая на черном шнуре, освещала небольшой кусок бесконечности. Перед Алешей и Борисом прямо в воздухе возникло изображение мрачного помещения, заставленного каталками, похожего на морг. На одной из каталок Алеша увидел себя. Откровенно и безоговорочно мертвого. С биркой на ноге.

– Завтра ваше тело заберут из морга. Послезавтра похороны, – произнес Борис тихим голосом, в котором Алеше послышалась подлинная скорбь. – Если захотите, можете посмотреть. Можете даже поприсутствовать лично, но инкогнито, разумеется. То есть незримо. А то распугаете всех. Быть привидением, конечно, забавно, но нужно же хоть немного заботиться о живых. Они такие ранимые. Я на свои похороны не смотрел. Потом пожалел, потому что мог бы узнать, кто как ко мне относился при жизни. Потом узнал, как можно это выяснить и без просмотра собственных похорон. А потом понял, что не нужно мне это. Та жизнь закончилась. Началась другая. Вот и у вас та жизнь закончилась. Началась новая. Добро пожаловать в Царствие небесное!

Алеша Бориса не слушал. Он все смотрел на изображение, распластанное в воздухе. На себя мертвого. Его мозг не мог осмыслить происходящее: как же так? Там он лежит совершенно мертвый, а здесь сидит абсолютно живой. Там лежит его тело. Здесь сидит его тело. Нет, здесь сидит не тело, здесь сидит человек, которого зовут Алеша. А кто тогда лежит там? Или это уже даже не кто, а всего лишь что? Труп. Его собственный труп.

– Вы пейте, Алексей, пейте! Истина в вине. Может, у вас и получится понять, что происходит. – Голос Бориса ласковый. Будто он не со взрослым мужчиной говорит, а с младенцем. Алеша очнулся. Залпом осушил бокал. Он снова наполнился. Изображение исчезло. – Да, вы умерли, но вы не умерли. Потому что смерти нет. Но знают об этом только те, кто прошел через смерть. Потому что для тех, кто живет на земле – это страшная тайна. Они могут сколько угодно фантазировать о том, что бывает после. Но наверняка не знает никто. Ни один живой человек. А после бывает переход. Человек переходит из одного своего состояния в другое. Из одного мира в другой. И смерть, это вовсе не смерть. Понимаете, переход.

– Я устал, – говорит Алеша тихо. – Я очень устал. – Делает несколько глотков вина. В вашем Царствии небесном можно поспать человеку? Или здесь так не принято.

– Конечно можно! – восклицает Борис бодро. – Сейчас я все устрою. Сотворю вам дом с холодильником, полным еды, со спальней, с ванной и с унитазом.

– И чем этот мир отличается от того, что я покинул? Мне и здесь придется также, как и там есть, пить, срать? Пардон. Стоило ради этого умирать? – Алеша рассмеялся.

– Вы все узнаете, но позже, а сейчас вам и в самом деле нужно отдохнуть. Неважно выглядите.

– Было бы удивительно, если бы труп имел цветущий вид.

– Ну-ну, какой же вы труп? Секундочку. – Алеша и Борис в тоже мгновение оказались в комнате, похожей на гостиничный номер. – Вот, пожалуйста, это ваша спальня на сегодняшнюю ночь. Завтра придумаете дом по собственному вкусу. У меня не слишком богатая фантазия, извините. Но здесь комфортно. Матрац удобный. Я вас покидаю. Загляну к вам завтра. Сладких снов.

– Спокойной ночи. – Буркнул Алеша.

Борис исчез. А Алеша прямо в одежде рухнул на кровать и заснул. Тяжелый был день. День его смерти.

Стамбул. Кафе на берегу Босфора.

«А могла бы и не звонить! – это была первая мысль. – Тогда бы не узнала об этом кошмаре! Я ведь не видела его несколько лет! Но знала, что где-то он есть! А теперь его нет! Совсем нет! А если бы не позвонила, продолжала бы думать, что он есть! Дура!».

«Боже мой! Я ведь даже не узнаю, где его могила!» – вторая мысль.

«Я никогда больше его не увижу! Никогда!» – третья.

«Зачем мне жить дальше?» – четвертая.

Слезы. Она закрывает лицо руками, а слезы темными ручьями ползут из-под ладоней. Их не удержать. Глубокий вдох. Выдох. Глубокий вдох. Выдох. Нет, не удержать. Салфетки. Салфетки. Не спасают. Вот и плечи уже трясутся. И хочется завыть. Вой останавливают сжатые зубы. Как же отсюда выбраться? Из этого прекрасного кафе на берегу прекрасного Босфора? В угол. В темноту. Где никого нет. И там уже выть, выть, выть! Или утопиться? Смерть – это же выход! Выход! Только она может спасти от этой боли. Только она. Ведь после смерти ничего нет. Ничего. Пустота. Значит, боли тоже нет.

Она убирает руки от лица. Смотрит на пролив. Его огни размыты слезами. И в самом деле? Может, туда? Остаться навсегда с любимым городом, раз с любимым мужчиной не получилось? Нужно уходить отсюда. Нужно в отель. Это неприлично реветь вот так – на глазах у десятков незнакомых людей.

– Помогать? – мужской голос. Сильный акцент. Алина отводит взгляд от залива: перед ней стоит мужчина. Похоже, турок. Хотя, кто тут еще может быть? В куртке с капюшоном. Большие зеленые глаза на смуглом лице. Молодой. Красивый. Хотя, какое это имеет значение? Он красивый, а она, Алина сейчас выглядит жалко. Хотя, какое это имеет значение? Алина отрицательно качает головой.

– Нет, спасибо, – говорит она тихо. Хватает салфетку. Шумно сморкается. Хочет взять еще салфетку, но их больше нет. Закончились. Та была последняя. Алина снова начинает рыдать. Так смешно реветь из-за отсутствия салфеток, которыми можно подтереть сопли, когда твой любимый человек умер. Что же это за животное такое – человек? Она размазывает по лицу слезы и остатки туши руками.

Незнакомец приносит несколько салфеток с соседнего стола, протягивает их Алине, садится напротив. Смотрит, как она снова сморкается, вытирает глаза. Он что-то говорит официанту. Тот приносит стакан воды. Незнакомец пододвигает стакан к Алине. Она жадно пьет. Незнакомец берет Алину за руку, заставляет ее подняться, куда-то ведет. Ей все равно. Она не думает сейчас об опасности. Ее инстинкт самосохранения раздавлен горем. Незнакомец приводит ее к двери женского туалета. Показывает жестами, что ей нужно умыть лицо. Алина послушно заходит в туалет. Смотрит на себя в зеркало. О, Боже! На кого она похожа! Красное опухшее лицо, изуродованное гримасой страдания. Глазки из огромных всего за несколько минут успели превратиться в щелки. Но цвет глаз из серых вдруг стал небесно-голубым.

Алина открывает кран с водой. Умывает лицо. Снова смотрит на себя в зеркало. Снова ужасается. Снова начинает рыдать. Как же успокоиться? Одна в чужой стране. А он… А он умер. А она нет. Почему? Такая несправедливость. Лучше бы она. Но как выбраться из этого кафе? Как вернуться в отель? Нет сил. Ничего не хочется. Что делать? Она изо всех сил колотит кулаком по плитке цвета терракоты, которой облицованы стены туалета. Физическая боль заглушает эмоции. Костяшки пальцев разбиты до крови.

Алина неожиданно успокаивается. Сейчас нужно заплатить по счету, сесть в такси и поехать в отель. Завтра поменять билет и улететь в Россию. Она должна попасть на похороны. Она должна знать, где его могила. И ей необходимо с кем-то разделить свое горе. Здесь не с кем. А дома есть друзья. Кажется, не всех еще растеряла. Она заматывает руку бумажными полотенцами и выходит из туалета. Как же больно!

Незнакомец ждет ее. Что ему от нее надо? Неужели, просто такой добрый? И просто хочет помочь? С чего бы?

– How are you? – спрашивает он участливо.

– Хорошо, все хорошо, – отвечает она по-русски. И снова заливается слезами. Он что-то бормочет по-турецки, берет ее руку, убирает полотенца, качает головой, опять что-то бормочет. Снова обматывает кисть полотенцами.

– В отель. Мне нужно в отель. Я хочу в отель! – лепечет Алина.

– Hotel?

– Да.

– Taxi?

– Да.

Незнакомец что-то говорит официанту. Тот приносит счет. Алина неловко левой рукой пытается вытащить из рюкзака кошелек. У нее не получается. Она рыдает еще сильнее из-за собственной беспомощности. Незнакомец достает деньги из своего кармана, отдает официанту. Ведет Алину к стоянке такси. Сажает в машину. Захлопывает дверцу. Собирается уйти. Смотрит на Алину сквозь стекло: скорчившаяся жалкая фигурка плачущей женщины в темном нутре желтого автомобиля. Кто она? Откуда? Что с ней случилось? Почему она так горько плачет? Зачем разбила себе руку? Что же с ней делать? Зачем он к ней вообще подошел? Ему что, больше всех надо? Решительно открывает дверь машины и садится с ней рядом.