Уэлихолн

— Из записки Мэг, твоей разлюбезной тетушки, которую она оставила для меня на тумбочке возле кровати. Ты же знаешь, она всегда оставляет мне записки на этой проклятой тумбочке. С заданиями на день, с новостями, у какой там Глэдис из ее Клуба ветрянка, со сплетнями о торгашах с главной улицы и с прочим. Сегодня утром была вот эта записка. — Дядюшка извлек из кармана халата скомканный листок бумаги. — Если есть желание, можешь сам взглянуть. — И швырнул его в племянника.

Виктор поймал, развернул и покачал головой — сплошной сумбур: к написанному там нужно было подходить вдумчиво и без суетящихся поблизости дядюшек. Виктор положил записку в карман и опустился в кресло.

— Ну что, дядюшка, есть время поболтать? Ты не сильно занят?

У Джозефа Кэндла почти никогда не было особых обязанностей, а после банкротства фабрики брата, на которой он работал управляющим, у него и вовсе не осталось никаких забот, кроме как в огромных количествах поглощать шоколадные кексы, а также новости из местных и лондонских газет. Образ жизни, не обремененный нервными потрясениями и физическими нагрузками, и стал причиной дядюшкиной покладистости и дядюшкиного же брюшка…

— Да я тут пока должен это завернуть… — пробормотал дядюшка и вернулся к прерванному появлением племянника занятию. Ножницы защелкали, перекусывая концы бечевки.

— А что это за картина? — спросил Виктор.

Дядюшка поморщился.

— Картина? А, да так, хлам… Старый портрет одного упыря. Давно собирались от него избавиться, все руки не доходили. Отнесу на чердак, а потом попытаюсь продать старьевщику — может, выручу пару фунтов… Ну а поговорить — это мы всегда рады! Ты ведь знаешь привычки своего любимого дядюшки, верно?

Виктор подумал, что если он и знает привычки дядюшки Джозефа, то можно смело ставить двадцать фунтов на то, что сейчас начнутся жалобы. Так и вышло — Виктор опустил мнимый выигрыш в карман.

— Ты не поверишь! — Джозеф Кэндл начал проникновенным тоном, каким обычно скорбел о былых годах юности, о неблагодарности детей и об отсутствии к нему уважения от супруги и ее сестер. Это было чувственно, но негромко: дядюшка любил пожаловаться, но вовсе не хотел, чтобы его слова дошли до жены. — Совсем потеряли совесть! Где это видано, чтобы меня, и с простудой, заставлять работать! Ты помнишь, как все было, Вик? Так вот, смею тебя заверить, все стало намного хуже! Меня гоняют в сад — выпалывать сорняки, на почту — за газетами и письмами, ведь почтальонов, как и раньше, к нам ни за какие коврижки не заманишь. Еще я, видите ли, должен бродить по всем лавчонкам города — делать покупки по длиннющему списку. Хорошо хоть готовить и пол мести не заставляют! И все это в то время, как Мэг, да сожрет ее с потрохами ее же собственная кровать, целыми днями торчит в своем Клубе у мерзких подружек или колесит по городу, как королева. А от змеи Рэмми помощи и вовсе ожидать не приходится. И при этом мне не позволено даже купить себе мороженое в лавке! Ты представляешь? Твоя мать так и сказала: «И никакого мороженого, Джозеф!» — но, ты не поверишь, — дядюшка перешел на заговорщический шепот, — я все-таки купил себе мороженое. Правда, я вот от него, кажется, и простудился, но оно того стоило, а еще… Эх… Парень, ты меня слушаешь?

Виктор и в самом деле отвлекся. Он глядел на картину, которую дядюшка со всей возможной ненавязчивостью пытался закрыть от него своей широкой спиной. Картина будто бы что-то шептала, пыталась привлечь его внимание…

Тем не менее Виктора сейчас не волновали различные картины — его интересовало кое-что совершенно иное. Тот шепот в пустой комнате.

— Да, дядюшка… — отозвался племянник. — Я тебя слушаю. Внимательно слушаю: коврижки, мороженое и списки покупок… Послушай, хотел тебя спросить, а кто сейчас живет в гостевой комнате?

Джозеф Кэндл непонимающе покачал головой.

— Ну в гостевой комнате, которая возле моей комнаты на втором этаже.

— Там же всякий хлам вроде стоит, — неуверенно сказал дядюшка. — Кому захочется жить в пыли?

— Да-да, — нетерпеливо перебил Виктор. — Но ведь скоро Хэллоуин, а здесь обычно бывает много народу на праздники. Ты не знаешь, кто там остановился?

— А что тебе с той пустой комнаты?

— Да ничего. Просто я слышал голос из-за стены. А зайти поздороваться не решился… Кто-то уже приехал?

— Нет, первые гости будут только завтра к вечеру. Насколько я знаю. Но это ведь я, — скорбно заметил дядюшка. — Мне могли и не сказать. Совсем ни во что уже не ставят…

Виктор понял, что так он ничего не добьется. То ли дядюшка действительно не знал, то ли на удивление талантливо лгал.

— Слушай, а ты не знаешь, что значит слово «кейлех»?

— Как ты сказал? — нахмурился Джозеф Кэндл; губы его задрожали, выдавая то ли готовность солгать, то ли подкрадывающийся кашель. — Кейлех? Нет, впервые слышу. — Он закашлялся и поспешно достал из кармана халата бумажник, извлек из него носовой платок и скрылся в нем, сморкаясь.

— Я так и думал. Тогда нет смысла спрашивать, что такое «келлах», «муир», «даир» и прочие…

— Ну почему же, я знаю, что значит, к примеру, «келлах», — произнеся это, дядюшка помрачнел. — А зачем тебе?

Виктор был взволнован.

— Да так, на открытке одной прочитал. Стало любопытно.

— Странные у тебя открыточки. «Келлах» значит война.

— Это какой язык?

— Наши добрые соседушки. Ирландский. Лет десять назад все их газеты пестрели этим заголовком: «Келлах! Келлах!» — «Война! Война!»

— А остальные слова?

— Не знаю. Не силен в этой тарабарщине.

Было прекрасно видно, что дядюшка знает значение каждого из слов, но Виктор так и не мог понять, какой ему смысл скрытничать.

— Если интересует, посмотри в словарях, — продолжил Джозеф Кэндл, кивнув на книги у окна. — Там много англо-ирландских. Вон на тех полках. Знаешь? Я там протираю пыль все время. Да… даже здесь меня заставляют работать. А пыль, к слову, вредна для насморка. В смысле для носа. Ну ты, в общем, понял. Еще можешь сходить в городскую библиотеку. Джим Гэррити — помнишь его? — до сих пор там работает и…

Он вдруг замер и поднял вверх палец.

— Что? — удивился племянник.

— Кто-то пришел! — воскликнул дядюшка. — Слышишь? В дверь стучат… — Виктор ничего не слышал. — Пойду открою. Наверное, это Томас из школы вернулся.

— Так пусть этот ваш ключник, мистер Биггль, и откроет, — предложил Виктор, считая, что дядюшка просто придумал предлог, чтобы улизнуть и прекратить неудобный для себя разговор.

— Какой еще Биггль? — проворчал Джозеф Кэндл, направляясь к двери. — Я здесь и библиотекарь, и почтальон, и ключник. Эх, совсем ни во что не ставят…

Стоило дядюшке скрыться за портьерой, как Виктор вскочил на ноги, не в силах больше сдерживать нетерпение. Значит, ирландский! Так, нужно проверить! Он уверенно направился к указанным дядюшкой полкам, но спустя минут пять неудачных поисков его уверенность иссякла.

Виктор задрал голову в попытке оглядеть всю стену, заставленную книгами до самого третьего этажа. Он ничего не понимал: то ли дядюшка глупо пошутил, то ли он сам ослеп на оба глаза, то ли услышал что-то не так. Но факт оставался фактом: ирландских словарей на полках не оказалось. Ни одного. Хуже того — на месте некоторых книг в разделе «Словари» зияли пустые прогалины, как будто кто-то нарочно убрал оттуда все нужные Виктору справочники. Все это очень смахивало на то, что их забрали, чтобы он ничего не узнал, и…

— Так, кажется, у меня уже начинается паранойя, — хмуро сказал Виктор и, потирая виски, направился к двери.

Запакованная картина за спиной как будто прошептала его имя.

«Виктор…»

Двое мальчишек подошли к воротам старого особняка.

Мимо пробежал соседский пес. Увидев, что возле Крик-Холла стоит отнюдь не Кристина, он равнодушно направился дальше по своим делам. Этот пес просто обожал сестру, и Томми из-за этого ей даже немного завидовал…