Страница 5 из 12
Отчаяние мое было велико. Оно таилось, ждало своего часа и накатывало каждый раз, когда в садике начинался урок творческого ваяния. Чтобы я ни делала, как бы ни старалась, мои зайцы и прочие медведи были жуткими. Из глубин души неосторожного зрителя они вызывали мрачную грусть, неосознанную тревогу и глубокое сожаление. В перспективе все человечество было в опасности. Сдаваться я не умела. Я упорствовала, но это не помогало. Этот был черный период в моей жизни.
Мама проконсультировалась с детским психологом. Психолог призвала маму не драматизировать ситуацию и позволить мне самой найти выход.
Наилучшим самостоятельно найденным решением для меня стало забраться под стол или в шкаф немедленно после создания пластилинового продукта. Это позволяло мне хотя бы не видеть его. Я стремительно лепила зверя, взирала пару секунд на него с горечью, понимала, что избавления не случилось, и забиралась в укрытие, откуда отказывалась выходить, пока скульптуры не выносили прочь.
Мой эскапизм и мое горе заметил Маленький Шнобель, хотя он сидел за другим столиком. В один из мрачных дней, уже сидя под столом, я увидела, как его ноги в красных носках приблизились к столу, за которым я дала жизнь еще одному монстру, и остановились. Через две секунды раздался звук удара. Я почувствовала небольшое сотрясение столешницы над собой, услышала тоненькое «Ой!» Динки и веселый гогот Павлика. Потом Маленький Шнобель залез ко мне под стол, глянул мне в глаза и сказал:
– Не бойся, Ника, я его окончательно раздавил, его больше нет.
Я испытала острое чувство благодарности. Но я понимала, что проблема отложена, а не решена.
В следующий раз, когда наступил мой адский час лепки, Маленький Шнобель сел за наш столик и сказал:
– Я знаю, что делать.
Я помотала головой так горько, как это может сделать пятилетний ребенок в ожидании ужаса.
– Я все пробовала, не помогает, – сказала я, стараясь не смотреть, как воспитательница расставляет коробки с пластилином и раздает дощечки для лепки.
– Ерунда, надо сменить подход, – сказал Маленький Шнобель, – ты, Ника, будешь лепить моего зайца, а я буду лепить твоего.
Это был неожиданный ход. Я задумалась. Зайцы Маленького Шнобеля обычно занимали место в первом или втором ряду неписанного детсадовского рейтинга. Это было удовлетворительно. Но мне нужны были гарантии.
– А если не получится? – спросила я тревожно.
– Ни вопрос, я раздавлю любого зайца, если ты захочешь, – сказал Маленький Шнобель, – только ты уж постарайся сделать его пострашнее и похуже. Страшное и плохое гораздо приятнее давить.
С этим проблем не ожидалось. Маленький Шнобель приступил к лепке моего зайца, а я взялась ваять зайца на заклание. Мы закончили минут через двадцать и поменялись зайцами.
Мой шнобелевский заяц был вполне приемлемым и не ранил никого из увидевших его. Мой личный заяц, перекочевав под юрисдикцию и в руки Маленького Шнобеля, был дополнен красными носками на задних лапах и подвергнут небольшой коррекции руками Маленького Шнобеля. Суть коррекции от меня ускользнула, но результат был потрясающим. На зайца можно было смотреть без страданий. И в нем определенно угадывался заяц, а не двурогий языческий демон или страшный индейский бог.
Мы не стали давить ни одного из зайцев. Небольшая проблема с авторскими правами была мудро разрешена воспитателем. Наше творение стояло в первом ряду – два зайца в красных носках, держащиеся друг за друга, гордо смотрели в будущее. Надпись гласила «Совместная композиция Ники и Маленького Шнобеля». Это был успех.
Когда мама пришла за мной, а за Маленьким Шнобелем зашел его папа, они немного постояли у художественной экспозиции. Я не слышала их разговора. Потом папа Маленького Шнобеля вытащил из кармана телефон и сфотографировал сперва наших зайцев, а потом и нас с Маленьким Шнобелем. Это одна из главных фотографий в моей жизни. Маленький Шнобель прислал мне ее много позже, когда мы уже расстались навсегда.
Глава 8. Павлик и насморк
Мы с Маленьким Шнобелем быстро стали лучшими друзьями. У него было множество идей по исследованию и улучшению мира. Я помогала ему мощью своего интеллекта и дружеским участием.
Моя жизнь в детском саду мало-помалу наладилась. Я реже сидела под столом и других условно уединенных местах, а пела в основном на музыкальных занятиях и праздниках. Воспитатели привыкли к моим особенностям и не возражали против того, что я ела не всю еду и читала книжку во время урока рисования. Отвоевать тихий час для чтения у меня не получалось. Хотя иногда я успевала прочитать несколько страниц до того, как у меня изымали книгу.
В младшей группе я играла c Маленьким Шнобелем, Динкой, Витьком и Наилем. К нам часто присоединялся Павлик. Павлик был самым сопливым ребенком в детском саду. Насморк у него никогда не прекращался. Это было скользко и противно, но Маленький Шнобель Павлика не прогонял и другим не позволял. Маленький Шнобель твердо заявлял, что никто не виноват, что у него насморк и лицо мокрое. Такая беда может случиться с каждым.
Я не спорила. На стороне Маленького Шнобеля в этом вопросе была моральная сила. Несложный подсчет показывал, что если Павлик будет играть с нами, то в группе и, значит, на всей земле будет на одного довольного или даже счастливого ребенка больше. С этим не поспоришь, но мне было что сказать Маленькому Шнобелю:
– Ты, Маленький Шнобель, не помогаешь Павлику, а только смягчаешь условия его насморочного существования.
– А что ты предлагаешь, Ника? – спросил Маленький Шнобель.
– Надо не от критики и одиночества спасать Павлика, – сказала я, – а от причины всех его бед, то есть от насморка.
– Что ты предлагаешь, Ника? – опять спросил Маленький Шнобель.
– Его надо вылечить, – сказала я, – не может быть, чтобы современная медицина не справилась с насморком. Все просто привыкли, что Павлик вечно сопливый. Мама Павлика целыми днями работает и не видит его, а бабушка не замечает его соплей, она совсем плохо видит, или не придает им значения. Возможно, ее детство проходило в суровых условиях мировой войны или обширного голода, и тогда приоритеты были другими.
С таким подходом Маленький Шнобель согласился. Мы решили разобраться в проблеме и пошли к медицинской сестре. Павлика мы взяли с собой, чтобы предъявить проблему на месте.
Медицинская сестра встретила нас приветливо. Маленький Шнобель объяснил проблему. Я добавила, что насморк препятствует развитию ребенка, его социализации в группе и повышает скользкость всего вокруг, что негигиенично и при дальнейшей эскалации может привести к травмам. Мы предъявили Павлика.
Медицинская сестра разделила нашу озабоченность и отнеслась к вопросу серьезно.
Она вымыла лицо Павлика до самых ушей и волос. Я заметила, что без насморка Павлик выглядит симпатично. Медсестра попросила его высморкаться несколько раз, опять вымыла, посмотрела ему в глаза, проверила температуру, руки и живот.
Маленький Шнобель в это время пытался себя взвесить, двигая гирьки на больших весах. Я наблюдала за медосмотром и делилась ценной информацией. Я рассказала медсестре, что Павлик хорошо питается, особенно любит макароны и котлеты. Медсестра изучила карту Павлика, сказала, что его насморк для других детей не опасен, но есть о чем подумать, и отправила нас обратно в группу.
Кто приводил Павлика в садик, мы c Маленьким Шнобелем не знали. Когда мы приходили, Витек и Павлик уже торчали в игровой комнате. А забирала Павлика вечером старенькая бабушка. В этот день к ней подошла медицинская сестра.
Маленький Шнобель слышал, как она говорила про агентов или аллергентов, из-за которых у Павлика такой насморк. Бабушка Павлика была совсем старенькая, ей с Павликом-то управляться было трудновато, а тут дополнительные задачи появились. Надежд на их решение было немного, мы это понимали.
Маленький Шнобель погрузился в раздумья. Но ничего быстро не придумал и сказал, что надо с кем-нибудь посоветоваться насчет агентов насморка. Обычно он советовался с мамой, папой, если папа был дома, а не в командировке, с дедушкой-философом, с дедушкой-механиком или их многоопытными бабушками. Иногда он подключал других родственников, в зависимости от их профессиональной квалификации, жизненного опыта и текущей доступности.