Страница 5 из 19
Керченский пролив, экая невидаль.
Иннокентий, конечно, радовался, что за время его отсидки построили мост, но куда больше восхищался теми стеклянными дощечками, в которые за пятнадцать минувших лет превратились телефоны.
Он уже знал, что фотоаппараты в них ничуть не уступают «зеркалкам», а ещё там музыка, игры, кино… видеозвонки; сотовыми меряют расстояние, оплачивают счета, рисуют карты. Это приводило его в почти детский восторг – словно Иннокентий вдруг зашёл через экран в научно-фантастический фильм.
А потом он вспоминал про колонию, и грозовым облаком наползали мрачные мысли.
Тебе за пятьдесят.
Ты бывший зек.
Он посмотрел в окно. Железнодорожный мост вырастал на бетонных быках над уровнем автомобильной трассы. Справа рыжели отмели, затем потянулись искусственные насыпи – с волноотбойной стеной из булыжников. По насыпи ездили синие и красные грузовики и ссыпали щебень, а рабочие в оранжевых жилетках выравнивали щебень в ровное, как зеркало, полотно.
Иннокентий подумал, что неплохо бы устроиться на такую работу, и немного повеселел. Ну уж щебень то грузить с судимостью можно?
Ведь можно же?
Мост выгнулся дугой над судоходным каналом, затем опять пошел вниз. При въезде на полуостров автобус встретило информационное табло с гербом, ограничением в 90 км/ч и четырьмя красными надписями:
Дорога сухая
Видимость хорошая
Ветер 9м/с
Температура 16С
Табло почему-то показалось Иннокентию насмешкой. Потянулись пригороды Керчи. Он помнил, что раньше здесь были пустыри, дорожки из бетонных плиток и жиденькие домишки – теперь все смела новая трасса с шумовыми заслонами. Вдалеке белыми замками высились новостройки: крыши синие, крыши красные, белые.
Автобус покружил по подъездным дорогам и повернул к автовокзалу. Сама Керчь, в отличие от федеральных трасс, изменилась мало. Казались ярче вывески, стало больше иномарок и вообще – машин, но дома и люди – это было прежним, знакомым. Вот показался чёрный горб крытого рынка, вокруг которого голубой колбасой выстроились ряды палаток. Слева белело здание вокзала с надписью «Керчь», чем-то неуловимо похожее на научный институт. Мелькали рои желтых и белых газелей, которые все время отъезжали и подъезжали.
Автобус обогнул вокзал и свернул к зоне высадки. Пассажиры засуетились, зашумели, стали снимать сумки с багажных полок; зашипели и открылись двери.
Иннокентий сошёл на тротуар, засмотрелся на женщину с длинными волосами. Он все никак не мог привыкнуть к ним – словно после пятнадцати лет изгнания оказался в обществе инопланетян, – и приходилось делать усилие, чтобы не пялиться, не замечтаться.
Тебе за пятьдесят.
Ты бывший зек.
Ну какая баба позарится?
Иннокентий отошёл подальше, огляделся: тут цвела фиолетовая вывеска «Торговый центр Таир», там – ярко-красная «Московская ярмарка». «Кофейня» и «Парихмахерская» – блеклые, старые, прямо на здании вокзала. Лохматые тополя. Холм.
– Какая следующая? – послышалось сзади.
– Феодосия! – угрюмо ответил водитель. – «Айвазовская».
Иннокентий сообразил, что вышел слишком рано, и хотел лезть обратно в автобус, когда кто-то крикнул командным голосом:
– Мужчина!
Он дёрнулся, но в последний момент решил, что нет, не ему – и направился к водителю.
– Мужчина! С ушами проблемы?
В солнечном сплетении похолодело. Иннокентий повернулся. Метрах в пяти шёл «красный» – в пропотевшей форме, толстый, с тупым бульдожьим лицом. Он остановил парня с ананасом и прочеканил:
– Документы, предъявите, пожалуйста.
«Пожалуйста» было максимально нейтральным – ни толики вежливости, ни презрения. Просто форма речи, вроде союза или предлога.
Иннокентий наконец понял, что звали не его, и стал загибать пальцы, успокаиваясь: 1, 2, 3…
Парень что-то невнятно отвечал бульдогу. Бульдог уверенно лаял.
4, 5, 6…
Долетел обрывок фразы «красного»:
– … так пошли, прокатимся до отделения.
– На каком основании? – вырвалось у Иннокентия. Он тут же пожалел, что влез, но «Красный» оглянулся и скривил губы:
– Что-что?
– На каком основании документы спрашиваешь?
– Да ничего, – пролепетал ананас, – я… я…
«Красный» холодно улыбнулся Иннокентию.
– Вы, гражданин, закон сначала изучите, а потом уже лезьте.
– Верту… Сотрудник при обращении обязан представиться.
Улыбка «красного» несколько испортилась, от искусственной вежливости не осталось и следа:
– Ты, дедуля, борзятины объелся?
Иннокентий набрал в грудь воздуха и медленно выдохнул.
– Никому лучше не станет, если ты его в отделение заберешь.
– Я не понял, дедуля, мне твои документы проверить?
Иннокентий положил сумку на асфальт, достал паспорт и направление в уголовную инспекцию. Протянул.
– Пятнадцать лет в колонии строгого режима. За два убийства. А этот мальчишка еще и женщину голую не видел.
– Вообще-то видел, – вставил зачем-то паренёк, – но…
«Красный» подозрительно смотрел на Иннокентия и не отвечал. Казалось, в его зажиревшем мозгу что-то не стыковалось, не срабатывало.
– Закончили? – спросил Иннокентий.
Тот кивнул.
– Так и быть. Поедете в отделение оба.
#6. АНЯ
Аня вышла из больницы, ища по навигатору автостанцию. Этот район она знала плохо и откровенно злилась на Рыжего, который оставил ее здесь одну. Минуты две стрелочка тупила, кидаясь то в серёдку Феодосийского залива, то Симферополь, а потом повела Аню через стоянку «Скорой помощи». Кто-то истерически сигналил, воняло выхлопными. Экипажи без конца отъезжали и приезжали.
Аня с трудом выбралась из этого ада к трапецевидному скверу, в узкой части которого застыл полубарельеф-полубюст советского деятеля: взгляд – печальный, причёска – лохматая, бородка – козлиная. Мимо деятеля шла девушка в кумачовом пальто и вертела головой, будто высматривала кого-то. Ветерок играл хвостиком ее волос, полами изорванной, грязной одежды.
Аня хотела, было, пройти мимо, затем узнала:
– Алекс?
– Че? – Саша оглянулась, хмурая, мрачная, насупленная. Несколько секунд она рассматривала Аню, будто надоевшего комара, потом лицо в ссадинах разгладилось, на щеках возникли ямочки, на губах – улыбка. – А, чудовище.
Аня решила пропустить подколку мимо ушей:
– Ты знаешь, куда идешь?
– А ты?
– Я серьезно.
– Вперед, только вперёд. Что, кстати, с рукой?
Аня посмотрела на бинты, подкрашенные запекшейся кровью, пошевелила пальцами.
– У тебя есть, где остаться до суда?
– Ну, явно не дома. – Саша похлопала по карману, из которого торчал сложенный лист. – Передай «спасибо» своему питекантропу.
Аня не нашлась с ответом, и они перешли дорогу.
Сюда, видимо, ремонтники не добрались – асфальт напоминал спину мертвого и покрытого пылью слона, с которого медленно сходила кожа. Дул холодный ветер, пропахший известкой. Справа тянулись дома в оттенках песчаника, по большей части одноэтажные, с бежевой черепицей. Менялись только вывески и памятные таблички, вроде «Чебуреки», «Парикмахерская» или «Здесь жил великий композитор», «Здесь жил великий художник», «Здесь жил великий поэт». Слева желтели изгороди, стриженные под батон хлеба; за ними осыпались восточные руины, торчал ветками парк и белела буква «Я» с алым сердечком в кружке.
– Тебе нужна какая-то помощь? – спросила Аня.
– Ох, ну прекратите, сударыня.
– Что?
– Сама разберусь.
На последних словах Саша помрачнела, оглянулась. Аня отвела от лица волосы и проследила за ее взглядом: «Самса», «Гемотест», «Аптечный склад» – ничего интересного. Кивнув с досадой, она ускорила шаг, как бы отделяясь в этой прогулке от Саши.
– Ты очень добрая, – сказала та тихо и как-то искренне, без своей обычной манеры.
Аня приостановилась, оглянулась.