Страница 16 из 29
Её янтарные глаза обогащаются зловещими искрами. Сияют ненавистью. Они ярче солнца. Не зря оттенок считается одним из самых красивых, наследуется через сложный состав ДНК.
Я задумчиво скребу подбородок, отвечая на её взгляд полуулыбкой.
– Трудно отказаться, когда ты так любезничаешь.
– Обещаю, тебе понравится.
Я вытаскиваю тетрадь из заднего кармана и качаю ею в воздухе. И тогда глаза Одри вспыхивают по-новому.
– Что это?
Сардонический смех разносится по коридору. Она получает удовольствие от моего ступора так же, как я получаю удовольствие изучая её идеальные ноги. В следующий раз буду более предусмотрительным. Поцелуй, но в этот момент её ноги будут обнимать меня за талию, удерживая на самом близком из возможных расстояний.
– Тетрадь смерти.
Я вопросительно вскидываю бровь.
– Не объяснишь?
– Да легко, – отмахивается Одри и забирает тетрадь из моих рук.
Она открывает её и водит пальцем по листу, приступая к чтению:
– Второе сентября. Трэвис наступил на мои любимые туфли и сказал, что я сама виновата. Месть: посмотрела на него с отвращением. Девятое сентября. Трэвис спросил при родителях, как я погуляла с Остином. Месть: спросила, как много они выпили вчерашним вечером.
Я выхватываю тетрадь из её рук и с трудом могу поверить, что она всё это записывала. Но она, мать вашу, записывала! Чёрным по белому!
Дата. Обида. Месть.
Начинаю листать и вижу только одно имя – своё имя. Это моя личная тетрадь смерти. К слову, я понял это чуть раньше. Когда пролистал в машине, но не знал, что у неё есть название. Сейчас делаю это лишь для того, чтобы ещё раз убедиться: у меня не поехала крыша.
К собственному удивлению, начинаю смеяться. Громко и сильно.
– Твою мать, да ты прикалываешься!
Кажется, я не смеялся так очень давно.
Уже через минуту перестаю.
Несколько восклицательных знаков в столбике мести мне совсем не нравятся.
Я возвращаюсь к дате: третье июля. Трэвис сказал, что я не в его вкусе. И никакой мести, кроме красных восклицательных знаков. О, они ещё и подчеркнуты двумя жирными линиями.
– Что они значат? – спрашиваю я, обращаясь к Одри.
Она без приступов ярости забирает тетрадь из моих рук и пробегается по написанному.
Торжественная улыбка украшает её пухлые розовые губы.
– Я тогда не придумала, как лучше тебе отомстить.
– И? Ты до сих пор не придумала?
– Придумала.
Её глаза встречаются с моими. В них появляется странный блеск.
– Я буду в твоём вкусе.
– И всё? С такой же лёгкостью могла написать, что я схожу в туалет. Как-то слабовато, узко мыслишь.
– Ну почему же? – она задирает подбородок и выстреливает: – Я буду в твоём вкусе, когда поезд уедет. А сейчас ты стоишь на пороге моей комнаты, но только не учёл, что уже ты не в моём вкусе. И если подсчёты верны, то я впереди, Трэвис, а ты в отстающих.
Она захлопывает дверь перед моим носом. Впервые в жизни чувствую себя в аутсайдерах.
У неё получилось. Результат превзошёл ожидания.
Глава
9.
Одри
Daughtry – Cry for Help
Перелёт прошёл прекрасно.
Так я могла сказать, если бы не чувствовала пристальную слежку. Черт с ним, я была бы не против, если бы это не был мужик возрастом статуи Тутанхамона. И пахло от него также. Клянусь. В Древнем Египте было принято с правителем заживо хоронить животных, слуг и здравый смысл, мужик, занимающий соседнее кресло, наверняка использовал те же принципы и ценности, похоронив собственное тело. Его голое колено, которое почему-то постоянно касалось моего, пускало волну рвотного позыва, поднимающегося из самых далёких глубин желудка. А ещё я раздражалась и кипела похуже любого чайника на плите, поэтому ближайшие пару часов на мне можно жарить яичницу. Шея затекла, потому что была повёрнута только в одном направлении весь полёт: чтобы не видеть, не слышать и не чувствовать соседа. Сейчас, покинув аэропорт, могу свободно вдохнуть свежий воздух.
На парковке замечаю знакомую машину. Папа раскрывает объятия, и я лечу в них, как маленькая девочка.
Он взъерошивает мои волосы и целует макушку.
– А я-то думал, ты состроишь мордашку тяпкой и скажешь, что слишком взрослая для объятий с отцом.
– Нет такого возраста, в котором позорно обнимать родителей.
Папины глаза образуют щелки.
– Хочешь подлизаться?
– Ммм, – я обхожу машину и занимаю пассажирское кресло, папа следует моему приему и садится за руль. – Может быть.
Он смеётся, и мы смешиваемся в потоке машин, выехав на проезжую часть.
– Мама говорит, ты хочешь закатить знатную тусовку в ресторане. Это правда?
– Почти, – увилисто отвечает папа.
– Сколько будет гостей?
– Тридцать человек.
Я шутливо потираю ладони.
– И как много алкоголя?
– Одри, – его тон суровеет, но это даже весело.
– А что? Я же должна знать, что надеть.
Папа бросает на меня непонимающий взгляд.
– С каких пор это зависит от алкоголя?
– Не хочу напиться и сверкать задницей в коротком платье, если напьюсь, – жму плечами и легонько хлопаю его по плечу. – Поэтому всегда могу надеть брюки.
– Надень костюм клоуна, тогда от тебя будет шарахаться половина гостей, – он сморщивает нос.
– Ты до сих пор не переборол этот глупый детский страх? – я заливисто хохочу. – Боже, кто бы мог подумать! И этому мужчине завтра пятьдесят!
– Прекрати высмеивать отца!
– А ты прекрати быть Ноем и спасать всех животных. Я не уверена, что мы останемся родственниками, если когда-нибудь отрастишь бороду и начнёшь строить ковчег.
Папа лишь тяжело вздыхает и качает головой.
Мне нравится подтрунивать над его излишней добротой, но это никогда не перейдёт в ранг серьёзного.
Дома сразу бегу в свою комнату в надежде поскорее принять душ, предварительно чмокнув маму в щёку. Когда она опоминается, что это была я, а не папа, мои ноги уже ступают на верхнюю ступеньку. У нас ещё будет время поболтать за ужином, но успеваю услышать её громкое:
– К нам придут…
– Ага, – не уверена, что она услышала, но хотя бы совесть чиста.
Включаю воду и сбрасываю одежду, желая поскорее смыть остатки трения с Тутанхамоном.
Не жалею геля для душа и после сегодняшней ванной процедуры мочалку можно отправить на помойку. Кроме того, есть ещё один плюс: наконец-то могу позволить себе самую большую слабость – пение в душе.
Горло саднит, в голосе появляется хрипотца, но я продолжаю горланить песни любимой группы так, словно это мой последний раз. В душевых кампуса так не разгуляешься, как и с количеством горячей воды. От приезда возьму всё только самое лучшее.
Я выползаю из-под душа только когда кожа становится похожей на ту, что имеют младенцы. Обматываюсь полотенцем и покидаю ванную комнату, продолжая распевать песни. Но хорошее настроение испаряется также быстро, как пар из душевой.
– Какого черта ты тут делаешь, Кросс? – рычу я.
Усмешка на его губах говорит сама за себя.
– Ты до сих пор поёшь в душе?
– Исчезни из моей спальни!
Трэвис лениво поднимается с кровати, на которой, к слову, расстелился, и возвышается надо мной.
– Твоя мама попросила фломастеры.
– Тогда какого черта ты ещё не взял и не испарился? Я могла выйти голой, это моя комната!
Его серые глаза наполняются лукавым блеском. Я не дожидаюсь момента, когда он начнёт шутить в стиле «что я там не видел», открываю ящик, достаю фломастеры и сую парню, после чего открываю дверь.
– А теперь выметайся. Пожалуйста.
Я готова ликовать, что он свалил, но слишком рано. Потому что Трэвис останавливается в проходе, он в нескольких дюймах и аромат его парфюма бьет по носу. Чертовски приятный запах, удостаивающийся чести попасть в список табу.
– Склероз? – я выгибаю бровь. – Ты забыл, что собирался больше никогда сюда не входить без приглашения?