Хочу ненавидеть тебя

– Тебя пчела укусила?

Я хотела задать вопрос. Вернее, миллионы вопросов. Но с другой стороны с ним ведь разговаривать придется, а мне не хочется. Я ненавижу его, ненавижу!

Внезапно мы тормозим. Снова оказываемся возле халупы, из которой я сбежала. Теперь там горел свет, значит они все починили. Может и компьютер, может я смогу связаться с отцом? Правда, когда сама перестану быть связанной.

Ломоносов выходит из машины, а я смотрю в сторону дороги откуда предположительно он приехал сюда. Далеко ли до трассы. Дверь с моей стороны открывается, и Ломоносов смотрит не на меня, а в ту же сторону, через окно. Прикидывает, сбегу ли?

– Я думал ты мозг включила, а ты все туда же… – он вытаскивает меня на улицу, и я почти падаю, оказывается нога занемела в машине. – Ох ты хромоножка.

Уже не брыкаюсь, когда он меня как мешок с картошкой переваливает через плечо и заходит в свою халупу.

– Нашел бешеную? – слышу молодой, уже знакомый голос. На этот раз очень недовольный.

Ломоносов бьет меня по заднице, а я только и могу мычать и ногами колотить. Урод.

– Конечно нашел. Эта идиотка костер разожгла. Умнее то ничего придумать не могла.

Они ржут, а я челюсти сжимаю. Ублюдки. Вот только папа придет, я потребую, чтобы на этот раз он его убил. И дружка его десносушителя.

– Пожрать приготовил?

– Для себя и тебя. Ее я кормить не буду. У меня голова еще болит.

– Тогда отдашь ей свою порцию. Не хватало, чтобы она с голоду сдохла, – забирает Ломоносов тарелку и несет меня дальше. Я только мельком цепляю взгляд парня, которого проще всего назвать лохматым ботаником. Меня несут туда, откуда я с таким трудом вырвалась и грубо кидают на кровать.

В следующий момент он ставит тарелку с чем – то мясным на стол, а в его руке появляется нож. Отлично, а если он убьет меня. Прямо сейчас воткнет нож мне в шею? Ломоносов подходит ко мне все ближе. Ближе. Ближе. И я назад отползаю, в стену врезаюсь головой, но плевать. Боль ничто в сравнении со смертью.

– Мне очень нравится видеть, как злость в твоих глазах борется с ненавистью. Но порой нужно сдаться, чтобы победить, – знаю, это говорилось в книжках, нужно во всем потакать похитителю, даже если он захочет раздвинуть твои ноги. Особенно если захочет. Потому что, если этого не сделать, он избавится от тебя и найдет другую.

Только вот дело в том, что Ломоносов от меня не может избавиться. Я нужна ему. Нужна…

– Ты готова проиграть?

Киваю. Со слезами на глазах смотрю на нож, что острием чертит на моей щеке линию, даже не надавливая на кожу. Ниже, к шее, к бьющейся жилке, к груди, что мелькает в вырезе платья. А потом Ломоносов резко меня разворачивает на живот и одним движением освобождает руки. Я не разворачиваюсь и резко даю ему оплеуху.

Он замахивается в ответ, на автомате, но тормозит себя в последний момент. Я даже ждала удара, ждала, что он проявит себя скотиной и садистом.

– Я не бью женщин, Самсонова. Но если ударишь меня еще раз, перестанешь ею для меня быть. Я понятно объясняю?

– Понятно, – чаще дышу, чувствуя, как от удара ломит руку. Встряхиваю и вижу, что дверь за его спиной открыта, а нож все еще в его руке. Я ужасная пленница, я не могу соблюдать правил. Просто там на улице стоит машина и если я отберу нож, то смогу убежать.

Ломоносов вздыхает, поднимается и я не успеваю к нему подпрыгнуть, хлопает дверью, закрывая ее на ключ.

– Раздевайся, Аня.

Глава 10. Аня.

– Раздевайся.

Что? В смысле куртку снять? Или может туфли? Но я без обуви и вообще, мне и снимать-то нечего. В общем я реально не понимаю этого его «раздевайся». Может он другие слово сказать хотел?

– Что стоишь? Раздевайся, Аня, сейчас будем спать.

Вся моя бравада, благодаря который я смогла сбежать, хотела выкрасть его машину или даже вступить в неравную схватку, кончилась. Стою ни жива ни мертва, пытаясь найти в себе остатки смелости.

– Раздевайся, Аня, – уже не требует, приказывает он. Подходит близко, теперь я вижу его горящие глаза и намерения, становится прозрачнее. Я тоже нападаю, правда пока только словами.

– Вот еще! Ты смешон. Мой отец уже наверняка едет сюда. Думаешь насилие надо мной поможет тебе выжить?

Этот придурок смеется. Нет, вы посмотрите на него. И почему от его смеха по телу мурашки? И почему он не похож на обычного гопника из какого – нибудь сериала «Реальные пацаны».

– У тебя выбора нет. Ты можешь попытаться со мной бороться, можешь даже применить свои знания самозащиты, но ведь и сама понимаешь – твое платье порвется. А так как больше одежды у меня нет, ходить тебе будет не в чем.

– Я не буду, – говорю упрямо, хотя и понимаю, что он прав, а он закрывает двери на ключ и снимает водолазку, демонстрируя мускулистую грудь. Ну вот почему у него такая фигура. Вроде ничего особенного, а взгляд оторвать сложно. И тату на плече, лишь часть, но интересно увидеть всю картинку. – Ты зачем раздеваешься?

– Так у меня тоже одежды нет, – усмехается он. – А ты наверняка будешь мне ее рвать, когда начнешь сопротивляться.

– Я не буду с тобой спать… – трясет меня. – Ты меня не заставишь.

Он стягивает с себя брюки, оставаясь в одних боксерах.

– Поспорим?

Я сглатываю, смотрю по сторонам в поисках чего – то, что могло бы стать защитой. Кухня! Даже ложкой можно убить. Метнулась туда, но уже в момент оказалась прижатой к мускулистой груди, а его руки, обвившие живот и шею., перекрыли мне дыхание.

– Отпусти, урод! Я не буду с тобой трахаться! Не буду! – визжу как дурная и тем же визгом лечу на кровать.

– Да кому ты нужна, плоскодонка, – он берет меня за щиколотку, дергая на себя. – Я сочных баб люблю, а у тебя даже смотреть не на что.

– Тогда зачем мне раздеваться? – кричу, а про себя думаю, что от его слов легче стать должно, но почему – то ком в горле и обидно до смерти. Мне все говорили всегда, что я ладная, красивая и вообще ведьма, потому что могу жрать и не толстеть. Но ему не нравлюсь. И получается все его слова вечером были лишь игрой. – Зачем мне раздеваться?

– Чтобы не сбежала, конечно. Я же знаю, что ты не угомонишься, а без одежды ты никуда не денешься.

И я понимаю, что он прав, а от того брыкаюсь сильнее.

– Но это нечестно!

– Самсонова, я заебался. Я хочу жрать и спать. И сейчас, пока я жру, ты разденешься и уляжешься сама, или я просто порву эти шмотки.

– Рви, я не разденусь, – задираю подбородок, готова драться даже за этот блестящий клочок, обтягивающий задницу.

– Точно? А к папе ты выйдешь, тряся своими комариными укусами?

– Да пошел ты! У меня не комариные укусы! У меня нормальная грудь! – он вдруг протягивает руку к ней, а я хлестко бью!

– Ну а что? Должен же я проверить твои слова, – ржет он и отпускает меня, только вот кожу на ноге в месте, где он касался словно заклеймили, и я невольно тру там.

Он садится за небольшой стол и начинает быстро поглощать бурду, что была на тарелке. Я же часто дышу, думая, что еще придумать. Не могу же я просто сидеть и ждать?

Ну раз он спиной, то можно попробовать. Вон, тяжелый том Гюго. Его и беру в руку, на цыпочках подходя к Ломоносову, заношу книгу над головой и вдруг замечаю насмешливый взгляд в зеркале, которые было прямо перед ним.

Руки слабеют, томик падает мне на ногу, и я кричу от острой боли. Как дура пляшу на одной ноге до кровати и еле-еле сдерживаю слезы.

– Ты вообще неугомонная? Мне казалось, что ты пай девочка, – подходит Ломоносов и ногу мою берет посмотреть, и как я не пытаюсь ее вырвать, не отпускает.

– Когда кажется креститься надо, ты вообще обо мне ничего не знаешь!

– Все я про тебя знаю, Аня, – поднимает он взгляд, и я пропадаю, словно загнанная в силки лань. – Знаю, что заговорила ты в два, знаю, что долго не могла спать в своей комнате, знаю, что читать научилась сама, потому что мама отказывалась тебе читать взрослые книжки. Знаю, что в первом классе была ябедой, пока тебя не избили девочки. В девять ты упала в реку и чуть не утонула. Знаю, что тебе пришлось броситься с братом в Темзу, чтобы вас не похитили. Знаю, что с матерью ты не ладишь, но во всем слушаешься отца. Знаю, что влюбилась впервые в двенадцать, а мальчика, который оказался педиком. Это, наверное, была трагедия.