Нарисуй мне дождь

«Ты же знаешь, я не опаздываю без важных на то причин», ‒ изредка оправдывалась она. А в последнее время Ли выдумала для своих опозданий удобную отговорку. Она утверждала, что женщине простительно любое опоздание и приходить вовремя на свидание просто неприлично, от ожидания мужчина становится только крепче, как выдержанное вино. Сердце у меня было не на месте. Как на иголках, отсидев первую пару на лекции, я побежал ее разыскивать.

Заканчивался апрель. Перестали дуть пыльные ветра «еврейских кучек» и мы справили Пасху. После разговора на квартире у Клани, Ли редко пила, по крайней мере, я ни разу не видел ее пьяной. Как ей давалась эта насильственная трезвость? Не знаю. На великий праздник Весны в день Светлого Воскресения мы выпили с ней только по фужеру шампанского. Это было в переполненном кафе «Париж». Теперь-то я понимал, что это кафе было единственным местом в огромном городе, где легко дышалось, человек здесь мог выговориться среди единомышленников, не боясь сказать правду, чтобы не задохнуться от безнадежности. И отовсюду сюда шли люди, как корабли, становясь на душевный ремонт.

Я не верил в бога, которому поклоняется богомольное старье. Страх смерти сгоняет их в стадо, которое обирают хитрые пастыри. Заунывные, полные старческой скорби церковные обряды и бессмысленно повторяемые непонятные слова древнеславянских молитв, томили меня своей непроходимой скукой. Я знал, что он есть, воспринимая его, как великую неведомую силу, сотворившую наш замечательный мир, изуродованный бесчеловечностью людей. Возможно, он и принимает облик убеленного сединами старца, который все устраивает к лучшему, но он не благодушный старичок, милостиво отпускающий грехи своим нашалившим детям. Эту пошлую сказку придумали попы для набивания своих карманов. Он действительно снисходителен к глупости, но и не приемлет разумное, с недоступной для смертных пониманием справедливости, он вершит свои деяния во имя непреложного порядка и ведомой лишь ему цели. И он отнюдь не добрый.

Свободных мест за столами не было, и мы выпили стоя за высоким одноногим столиком.

– За нашего Господа Бога, творящего чудеса, в гневе не знающего пощады, а в милости исполненного щедрот, за нашего Спасителя от врагов и недругов наших, как на земле, так и на воде! – провозгласил я соответствующий празднику тост.

– За тебя, – просто сказала Ли, посмотрев мне в глаза.

Я радовался происходящим с нею переменам. Как приятно было видеть Ли собранной, а не пьяно расхристанной, веселой солнечным, а не угарным весельем. То Весна, а может, сам Бог нам помогал.

* * *

Еще до обеда я нашел ее в «Чебуречной».

Народа было немного, весь бомонд собирается позднее. Ли сидела за нашим столом с толстой цыганкой лет тридцати, с лоснящимся оливкового цвета лицом и пробившимися усами. Я поздоровался, спросил позволения, и сел рядом. Цыганка вскользь взглянула на меня матово-черными глазами, такими черными, что я не увидел границы между радужной оболочкой и зрачками. Вот так глаза!.. Точно глазливая, подумал я, соорудив надежную от дурного глаза защиту.

Ли была пьяна. Она, как ни в чем не бывало, чмокнула меня в щеку и громко прошептала на ухо:

– Это же та самая Мотя, я тебе о ней говорила…

Расхохотавшись неизвестно чему, она продолжила приставать к цыганке.

– Ну, пожалуйста, Мотенька! Ну, что тебе стоит… Погадай, скажи, что меня ждет впереди? Не задаром же. Вот, возьми пятерку. Я б тебе больше дала, но у меня ничего больше нет. Ну, бери же, не выделывайся! – теряя терпение, с раздражением прикрикнула Ли.

– Я не гадаю пьяным, – лениво ответила Мотя низким голосом, окинув Ли скучающим взглядом. – Но раз ты настаиваешь, стало быть, так кому-то надо… – неожиданно согласилась она.

Одной рукой Мотя выхватила у Ли пять рублей, а другой, лишь на мгновение взяла и поднесла ее ладонь к глазам, тут же отбросив ее от себя. Затем отвернулась и, то ли задумалась, то ли уснула с открытыми глазами. Ли нетерпеливо дернула плечом, но цыганка невозмутимо сидела, не обращая на нее внимания. Наконец, Ли не выдержала.

– Ну?.. Ты-ы, Мотня! Чего молчишь?! Нет, ты только посмотри на нее, Андрюша, молчит, как рыба об лед! Говори, что ты там увидела, а то пятерку заберу, вот увидишь. Говори сейчас же! – ни на шутку рассердилась Ли.

– Судьба твоя темная улица, – глядя в окно, нехотя проговорила Мотя. – Твое спасение в тебе самой, умерь свой норов. Ты на пороге между этим светом и тем... ‒ она знала больше, но не сказала. Я догадался об это по ее лицу.

Ли расхохоталась с пьяной беспечностью. Вдруг углы ее губ опустились и слезы заблестели в глазах, она тихо всхлипнула. Я пытался ее успокоить, гладил, прижимал к щеке ее ладонь, которую так бесцеремонно рассматривала цыганка. Зачем этой чародейке понадобилось пугать доверчивую девчонку?!

– Успокойся, моя хорошая, это такая чепуха. Взгляни на меня! Посмотри мне в глаза! Видишь, я здесь, я с тобой, а вместе нас много ‒ целых двое, нам вместе никакие предсказания не страшны, ‒ она глядела на меня полными слез глазами. Казалось, она хочет мне что-то сказать, но не в состоянии вспомнить, что.

‒ Никогда больше не гадай, ведь гадание может повлиять на твою судьбу, возьмет и сбудется. Ты сама своими мыслями будешь притягивать к себе то, что тебе нагадали, сама запрограммируешь себя на предсказание, и невольно будешь делать все, чтобы оно сбылось. Твои мысли могут материализоваться и, если ты к чему-то себя готовишь, то и случится.

Я с негодованием оглянулся на Мотю, но ее нигде не было, только пустой стул стоял отставленный далеко от стола. У меня все похолодело внутри, где-то на задворках сознания заворочалось тревожное предчувствие. Зачем она так далеко его отодвинула и исчезла? Этот стул… ‒ то был знак, последнее предупреждение. От, же ж по́гань! Не зря говорят, ученая ведьма хуже прирожденной. Ли успокоилась так же внезапно, как и разволновалась, это было в ее характере.

– Прости меня, Андрюша! Господи, у меня в голове такой беспорядок. Мне кажется, я потеряла свою душу… – ее затуманенные глаза прояснились, невыразимое отчаяние послышалось в ее голосе. Только теперь я заметил, насколько она изменилась, лицо ее осунулось, и было воплощением несчастья.

Я не суеверен, но всегда безошибочно узнаю и прислушиваюсь к предзнаменованиям, о пока далекой, но неминуемой беде. Хотя, если будущее предопределено, то не интересно и жить дальше. У человека всегда есть свобода выбора, пусть небольшая, но реальная. На то и дана сила воли, чтобы изменить свою жизнь во избежание предначертанного судьбой. Однако всегда опасно влиять на чужую участь, поскольку на все есть своя Причина, повлияв на нее, можно получить сокрушительный ответ.

– Андрюша, зачем она это сделала? Она разбила мне сердце! Как мне теперь жить? – уронив голову на руки Ли громко зарыдала.

Мне на плечо опустилась чья-то рука, то была Кланя. Она наклонилась ко мне и тихо сказала:

– Не трогай ее, пусть поплачет. Мы вчера Таню схоронили. Нашли ее, повешенную в посадке под Мелитополем. В милиции сказали, что она сама… Лидка все время пьет и смеется. Пусть лучше поплачет, она ей была, как сестра.

Глава 20

Был май. И ночь, и день, и вечер, ‒ в тот вечер мир изменился.

Я не виделся с Ли без малого неделю. Перед весенней сессией пошли зачеты, они предстали предо мной в виде сплошной полосы препятствий, которую я успешно преодолел, взял все барьеры с первой попытки. Учиться стало намного легче, сказывался приобретенный студенческий опыт. За этот год я научился учиться. Время пролетело незаметно, и чем больше я погружался в глубину наук, тем короче делались дни. Хотя в действительности они становились все жарче и длиннее. Приближалось лето.

Когда мы наконец встретились, то сразу отправились на квартиру к знакомой Ли. Ее звали Марина, Ли называла ее Маргарина, она была ее бывшей соседкой по коммуналке. Марина-Маргарина носила ярко-красные пожарные брюки с чудовищным клешем. При этом она утверждала, что это ее собственный советский флаг, который она несет на «надлежащем» месте… Но примечательна она была не только своим персональным штандартом. Года три назад Марина вышла замуж за профорга абразивного комбината и переехала в его большую квартиру с огромным балконом и роскошным видом на Проспект. Не прожив вместе и года, на одной из Всесоюзных профсоюзных конференций профорг познакомился с другим профоргом, точно таким же, только женского пола и уехал жить к нему, вернее, к ней в Москву. Этот узаконенный бездельник, как всегда, ловко устроился профоргом и уже в Москве с успехом продолжал выдавать себя за самонужнейшего на производстве специалиста. Квартира осталась Марине в качестве компенсации за невосполнимую утрату.