Нарисуй мне дождь

Я не знал как повлиять на Ли, она была слишком своенравна, бескомпромиссна до нетерпимости. С какой-то беспощадностью защищая свою независимость, она восставала против любого принуждения, а когда кто-то посягал на ее свободу, она, не задумываясь, все принимала в штыки. Вместе с тем, в ее обостренном чувстве справедливости, которую она всегда так отстаивала, было что-то незрелое, много эмоционального и мало рассудочного.

У меня не хватало опыта общения с такими людьми, терпения и такта, чтобы изменить что-то к лучшему. Меня раздражало ее неумение и нежелание оставаться в одиночестве и абсолютная неспособность сосредоточиться на каких-либо глубоких мыслях. Я пытался как-то на нее повлиять, но в разговорах с ней у меня не получалось взять верный тон и я видел, как ширится пропасть между моими благими намерениями и ее поступками.

Я не умел прощать слабости и ценить достоинства, а скорее, я просто не дорос до этой неожиданно повстречавшейся на моем пути любви. Я это сознавал, но ничего поделать не мог. Всему свое время. Себя наскоро не сделаешь. Слишком через многое надо пройти, чтобы жизнь – лучший учитель, научила тебя оценить и сберечь, выпавшую на твою долю любовь. И я не готов был к этой любви, не по возрасту, по уму.

С каждой уходящей минутой я все острее чувствовал отчуждение, которое как живое становилось между нами. Во всей своей необратимости передо мной открылось, что это не просто ссора ‒ это катастрофа! С замиранием сердца я предчувствовал, что мне не преодолеть ту стену, которая на глазах выросла между нами. Слишком тяжелые обвинения брошены мне в лицо, они пригвоздили меня по самые шляпки.

Чувство не вполне осознанной вины добивало меня. Как можно упрекать Ли в бессмысленности ее жизни, если я сам живу так же ‒ такой же, лишенной цели жизнью. Она не виновата в том, какая она есть потому, что она не может быть другой. Как выпивающий силы дождь или багряный, вызывающий тревогу закат. И стараться переделать, улучшить ее характер все равно, что пытаться улучшить явления природы.

Разногласия – неизбежная составляющая отношений между мужчиной и женщиной. Столь несхожи эти миры. Я понимал, что наши отношения нельзя подчинять внезапно вспыхнувшим эмоциям. Помимо прочего, это вопрос баланса… «Молчи, если хочешь, чтобы тебя услышали», ‒ вспомнилась формула ведения переговоров. Хорошая формула, парадоксальная. Она здесь совсем не к месту. Я незаметно взял со стола ключ от Кланиной комнаты и зажал его в кулаке. «Ключ на столе ‒ к ссоре, ‒ подумал я. ‒ Верная примета».

– Alles, Kommissar![48] Enough![49] – средь затянувшейся тишины резко скомандовал я. – Брось копить обиды! Никогда не поверю… – помолчав, улыбнулся я, – Что ты разлюбила веселиться. Знаешь, что у меня в руке? Угадай с трех раз.

На миг заинтересовавшись, Ли взглянула на меня из-под припухших век, и только вскинула плечами. Я не мог на нее смотреть! Ее бледное лицо до неузнаваемости изменилось, застыв маской скорбного недоумения. В эту минуту я любил ее как никогда.

– Так и быть, я тебе покажу. Видишь? – я на раскрытой ладони протянул ей большой ржавый ключ. Разочаровано пожав плечами, она отвернулась.

‒ Ценная вещь, можно прийти в восхищение… ‒ обронила она.

– Это не простой ключ. Взгляни, это ключ к взаимопониманию. Нашему взаимопониманию. Давай не будем ссориться, будем дружить. Я буду относиться к тебе, как к другу, хочешь?

– Как к другу? – хрипло переспросила она, будто сильно простудилась, окинув меня сухим непримиримым взглядом.

– Да, как к другу, – подтвердил я, не зная, заплачет она сейчас или начнет бушевать, – Хочешь?

– Нет! – задиристо выкрикнула Ли. Никто не мог быть более дерзким, чем она.

– Почему?

– Ты что, всех своих друзей раком ставишь?! – рассмеялась Ли, злость на пару с озорством плясала в ее глазах.

Рассмеялся и я, и положил руки ей на плечи. Наши лица были так близко, что я чувствовал, как смешивается наше дыхание. Не удержавшись, я прикоснулся губами к ее губам.

– И все же, если мое мнение для тебя хоть что-то значит, ты должна знать, что я не приветствую то, что ты пьешь. Ты меня понимаешь? – со всей деликатностью сказал я.

– С трудом! – бросила она, вырвавшись из моих рук, разъяренная тем, что поддалась на мою нежность. – Хватит с меня твоих нравоучений, пойду лучше почитаю надписи в их сортире! – объявила Ли, обжигая меня пылающим взглядом.

– Прибереги этот тон для кого-то другого, – веско сказал я. – Я тебя прошу, сбавь обороты, слишком часто ты сходишь с резьбы. Тебе известно, как я к тебе отношусь, и я не хочу, чтобы выпивка становилась между нами. Нам нельзя друг без друга.

– Ты знаешь сказку про Маугли? – с напускным равнодушием спросила Ли.

– Да, знаю.

– У нас произошло нечто подобное. Наши геологи в Сибирской тайге нашли ребенка, воспитанного стаей дятлов, ‒ она замолчала, предусматривая мой вопрос.

‒ И?..

‒ Через неделю он их всех задолбал! – ехидно выдала она.

– Очень смешно. Ты меня просто ухохотала. Но, заметь, я сказал тебе об этом впервые и повторять, не намерен. Самый глухой тот, кто не хочет слушать. Взгляни на этот ключ: ты и я, это все, что у нас есть.

Ли молчала. Упрямо молчала, как же у нее развит дух противоречия.

‒ Ау! Ты услышала то, что я сказал?

– Ладно… ‒ и она в свойственной ей манере, не то кивнула, не то с досадой пожала плечами, изобразив нечто среднее между «да» и «нет».

‒ Так, да или нет? ‒ уточнил, вернее, дожал я.

‒ Да, – с усилием сладивши с собой, после тяжелой паузы сказала Ли, медленно подняла два пальца, и с утрированным пафосом провозгласила, – Обязуюсь и торжественно клянусь, убавить обороты, то есть… Количество выпитого на килограмм веса! – не выдержав, прыснула она.

– Так и запишем, под протокол. Только учти, шутки я понимаю до поры, до времени, а время это, поимей в виду, определяю я сам.

– И, что́ будет?! – с вызовом спросила она, напирая на каждое слово.

– Все будет очень просто, – раздумчиво, словно разглядывая то, что предстоит сделать, проговорил я. – Придется хорошенько выбить из тебя пыль. Для начала, ди́тятко ты мое непонятливое, в людном месте я отшмагаю тебя по голой заднице ремнем. Вот это будет номер, почище, чем цирк на дроті[50], – многозначительно пообещал я.

– Что-о-о́?! – протянула она, надменно вскинув голову и оттопырив попку, которая совсем некстати меня возбудила. – И, это я не ослышалась?! Это что еще за Домострой?! Ну, ты и деспот, – и она с изысканной выразительностью осуждающе покачала головой. Глаза ее полыхали ненавистью и весельем.

– Да, т-ы-ы!.. Ты же… Ты настоящий крепостник! На тебе ж пробы негде ставить! Пан Энгельгардт Павел Васильевич, тебе не дядей ро́дным приходится? Ты только посмей! Да я тебя после этого просто придушу! – и она со смехом схватила меня за горло.

Помимо воли рассмеялся и я. Мне не хотелось смеяться. Но, и в самом деле было смешно. Мы обнялись к нашему взаимному облегчению. Мы опять любили друг друга, как могут любить только те, кто вместе ошибался и вместе пытался разобраться в своих ошибках. Но после подобного разговора не бывает так, чтобы все осталось, как прежде. То, что мы высказали друг другу, врезалось нам в память и стало между нами навсегда.

Глава 19

Вчера я не встретился с Ли.

Ждал ее более двух часов, но она не пришла на свидание. Это было на нее не похоже, Ли знала, как я отношусь к необязательности. Необязательность, ‒ исподняя сторона равнодушия, тихим шашелем она точит человеческие отношения. Она тихо шуршит-жует и происходит необратимое: сначала необязательность друг перед другом, а затем и перед всем на свете. В человеческих отношениях необязательность недопустима, тлетворной ржавчиной она разъедает всякую радость жизни. Таковы были наши негласные правила, и мы оба их не нарушали. Если мы уславливались о встрече, Ли всегда приходила, хотя и безбожно опаздывала. Эта болезнь у нее была неизлечима.

48

Все, комиссар! (нем.).

49

Достаточно! (англ.).

50

На проволоке (укр.).