Страница 28 из 35
Меня лично мутило здорово.
– Но отторжение у студентов от того, что преподаватели философии вязнут в вольном мелкотемье. Надо по Гегелю переходить к системной науке, которой является истинная философия.
Суслов, как всегда, когда у него кончалось терпение, покраснел. Лицо стало от этого даже привлекательнее, живее и энергичнее.
– Я тебе говорю: сорвёшься в философию – в итоге буду вытаскивать тебя из очередного кризиса.
– Да иди ты! Какого кризиса! Ты – химик! Так вот, подобно тому, как таблица Менделеева нужна не только для химии, но и для многих остальных наук, точно так же грамматика разума необходима сегодня всем частным наукам, которые она соединяет между собой воедино. Понимаешь?
– Понимаю, но что теперь конкретно делать? – попытался свернуть разговор Владимир и в последний миг опасливо поёжился: «Сейчас заведётся ещё на полчаса».
– Общество в конце концов придёт к созданию искусственного интеллекта. А раз так, философию надо преподавать будущим инженерам как системную науку, как грамматику разума.
– Понятно, – неторопливо согласился Суслов. Про себя добавил: «…что дело тёмное».
Первую декаду мая в нагромождении праздничных дней Ковальский просидел над учебниками, штудировал английский и философию. В начале июня сдал философию – на «отлично», а язык – на «хорошо». И не жалел, понимая, что знает его не очень.
В один из приездов Александра домой Екатерина Ивановна спросила:
– Саша, почему ты с Руфиной не приезжаешь? Али больше не вместе? Всю зиму один.
– Не вместе, мам.
– Что ж так-то, какая бабёнка хорошая?!
Он думал, что на этом разговор закончится, но мать продолжала:
– Разборчивый ты больно. Так нельзя… Она ладненькая такая…
– Мам, – решился Александр, – мы разошлись от того, что у неё не может быть детей.
– Ой, батюшки! – всплеснула мать руками. – Новая беда! Я вижу, ты какой-то смурной. И как это получился такой невезучий, обязательно найдёшь, где горевать? Головушка ты моя садовая… Вон недавно Тамара Заречнова приезжала со своими двумя, такие крепенькие… Мальчик и девочка. Про тебя не спросила, когда встретились. Но видела я: очень хотелось узнать. И что же вы теперь, поодиночке опять?
– Да, решили, что у нас останется дружба…
– Дружба? Какая же одна только дружба промеж мужика и бабы? Придумал тоже… Найди себе бабёнку, чтоб любила тебя, и женись, а то пропадёшь…
…Они о многом поговорили, хотя материнские её простые советы иногда забавляли. Но он не возражал. Боялся обидеть.
И Александру стало легче на душе. Умела Катерина засветить светлый лучик…
…Ковальский и Суслов, оживлённо о чём-то беседуя, идут по главной улице города.
– Братцы-кролики, не узнаёте? – От газетного киоска к ним важно шагнул Свинарёв. Подмышкой – голубенькая папка.
– А, Колюнчик! – быстро отозвался Суслов. – Где пропадаешь? Не видно-не слышно.
– Я сейчас в городском комитете народного контроля. Жена в роддоме. Дел невпроворот, – солидно пояснил Свинарёв.
– Женился? – вполне натурально удивился Суслов.
– Вот ты даёшь! Жена уже дочь родила. Полгорода знает.
– Поздравляем! – протянул руку Ковальский. – Нормально всё в семье?
– Было хорошо, но сегодня мне сюрприз преподнесла…
– Какой?
– Говорит, когда выпишусь и приду домой, тебя чтоб там не было. Видали, что делает? Я у них с мамашей живу, в их квартире. Вот и фасонит.
– А чего она так тебя? – поинтересовался Суслов.
– Не сложилось, а так, вроде, ничего… Только разок сказала: «С тобой, жеребцом, жить тошно». Чего так?.. Я, правда, не удержался, с одной лаборанточкой кобельнул, пока жена в роддоме. Но она никак не должна была узнать.
– Значит, снова в общежитие?
– Может, и так. Она – настойчивая.
Когда уже расходились, Суслов вспомнил:
– А фамилию-то сменил?
– Конечно! Как же! У меня слово с делом не расходится.
– И как ты теперь прозываешься?
– Фамилия-то?
– Ну, да!
– Красивая – «Старчевский»!
Суслов громко хохотнул.
Когда же новоявленный Старчевский выдержанной солидной походкой, мелькая в толпе голубенькой папкой, зашагал своей дорогой, Владимир не удержался:
– Он там про жеребца какого-то говорил? Мне припомнилось:
Владимир любил классиков. А Ковальский – ещё и лошадей. Они дружно рассмеялись.
– Владимир, ты два раза подряд не ночевал в общежитии, где пропадаешь? У Леночки?
– Нет, не у Леночки, – нехотя отозвался Владимир.
– А где?
– У Татьяны. Помнишь, мы с тобой как-то заходили в музыкальное училище? Я тебя знакомил.
Александр вспомнил крупную уверенную брюнетку.
– Она, кажется, замужем?
– Была. Года два назад мужа, строителя, убило плитой.
– Дети есть?
– Сыну четыре года. У неё с матерью – трёхкомнатная квартира, дача. Татьяна – директор музыкального училища, – угрюмо глядя перед собой, перечислил Суслов.
– И одним махом всё устроил себе? – не выдержал Александр.
Владимир молчал, но недолго:
Стихи прозвучали неожиданно. Лицо Владимира было непроницаемо.
«Что это с ним? – содрогнулся Ковальский. – За этим кроется что-то серьёзное?»
Для многих на заводе Суслов – «свой» парень, добродушный и непритязательный. Но Ковальский-то знал ему цену.
Суслов переживал, что продвижение по службе у него не столь удачно, как у Ковальского. Часто беды у человека бывают оттого, что не знает он, где его место и какова цель. Суслов понимал, чего хотел. Он признался однажды Ковальскому:
– Я знаю свой потолок, за тобой не угнаться. Но главным инженером когда-нибудь могу стать.
«В чём же теперь дело? Перестал верить в себя?» – недоумевал Александр.
Ковальский решил поговорить с Владимиром чуть позже, в более подходящей обстановке, не на улице…
Они шли молча. Каждый думал о своём.
Когда уже подходили к общежитию, Владимир обронил:
– Только не ровняй меня со Свинарёвым, я немножко другой.
Ковальский не нашёлся, что ответить.
XXII
Сразу после ноябрьских праздников Ковальского назначили заместителем начальника цеха.
Ушёл с предприятия главный инженер. Вместо него «дирижировать», так на совещании выразился директор, поставлен бывший теперь секретарь парткома Белецкий. Партийный комитет завода возглавил Новиков.
Для многих это было неожиданно. Но не для Ковальского. Сам Новиков, сидя в одном кабинете с Александром, тряхнув головой, несколько раз произнёс: «Судьба играет человеком…».
Но Ковальскому казалось, что Новиков-то как раз по характеру более партийный работник, чем цеховой технолог. Вся его сознательная жизнь связана либо с комсомолом, либо с партийной и общественной работой. Сам Александр при любой возможности «жался», как он говорил, к «заводской трубе», сделав это нормой поведения. На заводской площадке, в цехе ему всегда интересней.
Место Ковальского занял бывший начальник смены такого же цеха, только другой очереди завода, Дмитриев, который чудом уцелел при взрыве в 1964 году.
Тогда, шесть лет назад, его обнаружили через сутки на лестничной площадке в главном корпусе. Ему повезло: когда рухнули перекрытия, потолочная железобетонная плита накрыла Ивана в углу, зацепив лишь левую руку. Спасатели решали: заниматься плитой или ампутировать руку? И хирург, и газорезчик стояли рядом, каждый готовый приступить к своему делу. Решили всё-таки дробить плиту и резать стальную арматуру. Всё прошло удачно. Только голова тридцатилетнего Дмитриева стала седой да рука потихоньку теперь сохла… Могло быть и хуже.