Страница 27 из 35
Он знал, как часто возникают аварийные ситуации, способные уничтожить весь цех. А если нет стен – можно при взрыве лишиться только части оборудования и избежать человеческих жертв.
…На заводскую планёрку, которую вёл главный инженер, пригласили и делегацию, побывавшую в Грозном. Делились впечатлениями. Ковальский доложил об увиденном и закончил вполне конкретным предложением:
– Как работник, знающий опасность цеха изнутри, предлагаю, несмотря на наши климатические условия, в ближайший капитальный ремонт раскрыть цех. Не принимать мер нельзя…
– А мы принимаем. И вы – первый их активный исполнитель. Я имею в виду отсечную японскую арматуру, позволяющую нажатием одной кнопки за пятнадцать секунд остановить систему и затем вытравить газ в атмосферу, – уверенно проговорил главный.
– Да, – согласился Ковальский. – Но это не спасёт, если аппарат или трубопровод разорвутся в помещении…
– Ну, все страхи сразу в одну кучу. Довольно. Вот если будете тянуть с установкой арматуры, мы с вас спросим. Цех смонтирован по проекту согласно действующим нормам. Надо будет – раскроем. Садитесь. Спасибо.
«Деловито утопил серьёзнейшее предложение. Сам-то понимает, что делает?!» – возмущался про себя Александр.
Вернувшись в цех, Ковальский составил отчёт о командировке, где особо подчеркнул преимущества раскрытого цеха.
Подумав, тут же написал и служебную записку на имя директора завода.
«Немного строптиво выглядит, но мы с Румянцевым уже были в роли несостоявшихся по чистой случайности жертв взрыва. Иное мое поведение просто нелогично».
…Прошёл месяц. Он дважды, минуя главного инженера, пытался попасть к директору. Не смог. Что оставалось делать, как не поспешить с установкой отсечной пневматической арматуры?
И Николай Румянцев был ему в этом первый помощник. Ковальский вывел его работать днём и они вместе с контрольно-измерительной службой трудились с утра до вечера.
Как Альберт Исаевич наметил разговор, так и повёл его.
…Руфина расположилась за столом (он намеренно её посадил, зная, что будет непросто). Стоя у окна и глядя невидящими глазами на улицу, изложил всё по пунктам, методично и с расстановкой.
Он дал себе слово – только сухой, рациональный слог. Но под конец всё же не сдержался:
– Очень жалею, что, когда мы встретились, я был уже женат… Лишь при этих словах повернулся к ней лицом и увидел слёзы.
Он не решился подойти. Не знал, какие это слёзы. Что значат? И Руфина не подошла к нему. Только встала из-за стола и молчала. Его предложение оказалось полной неожиданностью.
Он молча прошёл мимо неё и тихо прикрыл за собой дверь. На другой день в той же комнате они, сидя за столом, тихо разговаривали.
После недельного отсутствия она появилась на кафедре и ответила Бахраху согласием.
Словно боясь, что уступит Ковальскому, сжигала за собой все мосты…
Запоздало получив от Руфины страшное письмо, Ковальский бросился на переговорный пункт. Не дозвонившись, рванулся в Москву.
…Александр нашёл её в институте. Встреча произошла на следующий день после того, как она дала согласие Бахраху на брак.
Говорили мало. Оба плакали. Руфина навзрыд. Он молча, давясь слезами и стыдясь своей слабости. Не было ни обвинений, ни упрёков. Была общая беда…
…Вернулся он из Москвы с потемневшим лицом. Суслов не на шутку перепугался: не заболел ли?
От Александра крепко пахло спиртным…
«Не пил же всю дорогу так, чтоб его было не узнать?» – качал головой Суслов.
Выпив стакан водки, Ковальский лёг в постель.
– Где красота и безоглядная любовь, там хаос. Что и требовалось доказать, – изрёк Суслов, отходя от кровати.
– Иди к лешему, философ нашёлся…
Ковальского мутило!
Проспал он ночь и половину следующего дня. Из общежития не выходил двое суток. Спас Ковальского от прогулов Суслов. Своей рукой написал от его имени заявление на недельный отпуск без содержания. Жалко приятеля. Он искренне полагал, что так нельзя: «Мужику тридцать, а убивается, как первокурсник».
XXI
Теперь спасение Ковальского было, кажется, только в работе и в занятиях, которыми себя нагрузил. Вечером мчался в областной центр на курсы английского языка.
Александр решил подготовиться к сдаче кандидатского минимума. С языком было проще, можно посещать курсы ещё и по субботам. Занятия по философии проходили только в будние дни. Он решил готовиться самостоятельно.
Когда собрал всю необходимую литературу, на столе образовалась стопа не менее, чем из двух десятков книг. Философия когда-то была увлечением, теперь становилась, хотя и временной, но крайней необходимостью.
Понимая, что наскоком всё не одолеть, призадумался над системой подготовки. Её Александр себе определил, как понимал, нелёгкую, но надёжную. Решил на все вопросы написать ответы. Каждый объёмом не более двух-трёх страниц с цитатами из первоисточников и ссылками на издания, из которых взят материал. Чтобы облегчить усвоение, решил обращаться только к тем публикациям, в которых, как ему казалось, наиболее доступно излагался материал. И только так, «начерно» пройдясь по всей программе, разобравшись в азах, засесть за основательное изучение по этому выверенному путеводителю.
Он выполнил первую часть своего плана за полгода. На столе лежала пухлая общая тетрадь, вся исписанная мелким почерком. Он настолько освоился с первоисточниками и учебниками, что они уже не повергали его в трепет. Теперь, задумавшись, ставил стакан с чаем на солидный том выдающегося классика философской мысли Гегеля и уже не считал это фамильярностью. Гегель стал предметом его особого внимания. Ковальский изменил бы себе, если бы и в изучении философии не проявил дотошность. Казалось, он забыл, что готовится всего лишь к сдаче кандидатского минимума. Поражало то, что Гегеля никто до сих пор как следует не оценил.
– Вот слушай, – говорил он Суслову, который при этом не мог не зевать. – Удивляюсь тому, как человечество неслыханно жестоко обошлось с великим мыслителем. Он в одиночку впервые на планете проделал ещё в начале девятнадцатого века огромаднейшую работу: разобрал все арсеналы мыслительных определений, используемых человеческим разумом. И выстроил их в порядке логической преемственности смысла. Он впервые рискнул навести порядок в содержании самого нашего разума. И тем самым заложил основы принципиально новой науки – грамматики разума.
– Зачем тебе это? Ну, не задумал бы одолеть минимум свой, и без Гегеля прожил бы, – недоумевал Суслов.
– Может быть, и так, но я натолкнулся на то, что нельзя теперь не замечать.
– Ты – химик, Александр! И хороший практик. О тебе по заводу легенды ходят, а ты решил теперь податься в философы? Зачем тебе это? Хаос в голове – это плохо.
– Нет, голова садовая! Как раз в этом смысле его «Энциклопедия философских наук» похожа на периодическую систему Менделеева. Она даёт всему порядок, понимаешь?
– Стоп! – сказал, приподнявшись с койки, Владимир. – Могу я на тебя ведёрко воды холодной вылить?
– Валяй, – пожал плечами Ковальский.
– Без обиды?
– Давай-валяй, – вновь пожал недоумённо плечами Ковальский.
– Оставь ты эту философию! Вот сдашь экзамены и – брось, выбрось из головы…
– Но почему?
– Эта философия – такая же дама, как твоя Руфина, заведёт в дебри. Ты – увлекающийся. В результате будет только беда.
– Но при чём здесь Руфина? – спросив, Александр побледнел.
– А при том! Я могу предположить: вначале – лёгкий флирт с философией. Но потом, я тебя знаю, будешь копать и копать и убежишь либо в аспирантуру на кафедру философии, либо ещё что крутанёшь и – нет Ковальского-производственника! Есть сморщенный скучный кандидат философских наук, преподающий бедным студентам эту бесполезную мешанину понятий и набор тем, от которых большинство просто мутит.