Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 3 из 11



И как-то, когда мы завтракали в кафе, он подъехал на мотоцикле, что-то сказал Янису, и – о Боже – мой счет уменьшился, а порции увеличились. Я даже не могла осознать, как это помещается в мою дочь. Но омлет с морепродуктами был так вкусен, что она все уплетала быстро. Так вот, вернемся в кафе у нашего дома. Вышла Дафна, поинтересовалась счетом и тут же устроила скандал, мол, почему апельсиновый сок так дорого, если апельсины хозяин кафе покупает у нее. Счет изменился. Мне было как-то неловко. И еще мне было неловко, что дочь лихо покупает фрукты в овощной лавке, не платя и драхмы. Но это же была лавка Дафны и Стелиоса. Я пошла к ним рассчитаться, но гордый Стелиос, а он считал себя не только греком, но еще и критянином, объяснил мне, что мы его гости и лайф-реклама, и потому в его лавке для нас все абсолютно бесплатно. Я объяснила дочке, что больше мы в эту лавку не ходим. Она не спорила. Она нашла себе пекарню, что ее заинтересовала еще больше, чем абрикосы с виноградом.

Там были волшебные пирожные в виде мишек или мышек, или ежиков. И чудесные корзиночки с фруктами. И когда Лиза (а так зовут мою дочь) выходила утром за колой (я позволяла и жизнь в поселке позволяла почти отроковице бродить одной), то она возвращалась с большим пакетом пирожных.

– И откель такие богатства? – интересовалась я. – Я же дала тебе только на колу.

– Завтра отдашь или послезавтра. Все знают, что мы живем у Дафны и Стелиоса.

Счет я потом оплатила. Но не все относились к нам с таким доверием. Тогда ходили драхмы (помните эти большие купюры?). Греки гордились своей валютой, ведь это самые старые деньги на земле, дожившие до наших дней.

И мы пошли в обменный пункт менять наши новые-новехонькие доллары, а как все русские, мы владели лишь стодолларовыми купюрами. В офисе банка долго смотрели на купюру, я поняла, что они видят ее впервые (у нас они тоже появились месяц назад). Потом нас спросили, где мы живем. Мы ответили – у Дафны. Потом нам предложили кофе и спрайт. Они тянули время, я стала волноваться, что-то не так. Они (я подсмотрела) засунули мою денежку в факс и отправили куда-то ее изображение. И спокойно вздохнули, увидев ответ, что да-да, именно так сейчас выглядят сто долларов. Я получила огромную пачку драхм и уже собиралась покинуть этот замечательный офис, но они все же решились и спросили:

– А вы откуда?

– Россия, Москва.

Молодой клерк обрадовался:

– Москва. Ред Платц. Я читал такой детектив.

– А я нет, – удивила я его.

Другой замечательный грек постарше сообщил, что «Горький Парк» Смита ему очень понравился. Эту книжечку я пролистала. Но моего немецкого при их знании английского никак не хватало для обсуждения английской вещицы.

Мы решили сменить офис банка. Но в следующем, а их всего в нашем поселке было два, нас сразу узнали по долларам. Так и сказали:

– О! Москва. Горьки Парк. Доллары!

– Типа того (это не переводимо ни на греческий, ни на английский, которого я все равно не знаю).

С той поры мы и проходили под кодовым именем Москва, Горьки Парк.

Но в городишке нас полюбили, почему-то. Сама не знаю, почему. Может, Стелиос свою лайф-рекламу развернул.

Критянин Стелиос.

Стелиос был невероятный хвастун. Хвастовство – отличительная черта греков. У них все самое лучшее – оливковое масло, остров, сын, пляж, поселок, апельсины, внуки, пирог, испеченный женой (вас, конечно же, угостят), сорт инжира, оливковое масло, которое делают родственники в деревне, вино, которое производит брат, сад, дизайн апартаментов и прочее. Хотите или не хотите, но вам расскажут и объяснят. Светловолосый высокий критянин Стелиос не был исключением. Он выращивал самые вкусные апельсины на острове самого редкого сорта, который нигде не растет, кроме как на самом лучшем острове, да и на острове не всюду приживается.

А еще он был совсем не последним парнем в Агиа Галини. И это правда. Он знал всех хозяев ресторанчиков. И по его рассказам получалось, что там его сват или брат, или какой еще родственник.

Стелиос был младшим сыном в семье, потому к семейному бизнесу по производству критских апельсинов и какао-бобов его не привлекали, и даже позволили учиться на философском факультете Афинского университета, все равно, что от него, что от философии никто проку не ждет. Надежды возлагали на его старшего брата.

Старший брат погиб в 1973 во время восстания в Афинском политехническом университете. (Это я потом узнала про восстание в Афинском Политехе, где началась революция, свергнувшая режим черных полковников. И так до сих пор никто и не знает, сколько молодых горячих голов там полегло, называют цифры от 24 до 1000, этим отважным молодым людям поставили памятник).

Так Стелиос стал старшим, а значит, должен был наследовать семейный бизнес. И пришлось ему выращивать и поставлять в Европу какао-бобы и апельсины, которые растут только на Крите, потому что Крит – это Крит, это даже не Греция, это круче. Мы как-то даже ездили на поля Стелиоса, где работали два трактора Беларусь, ими Стелиос гордился. Там мы совершенно ошалели, я никогда не ела такого вкусного горячего апельсина, только что сорванного с дерева. А дочь удивилась стручкам фасоли, что висят на дереве. Это было не шоколадное дерево, как говорил Стелиос, а рожковое. Но Стелиос настаивал, что из этой древесной фасоли получается отличный шоколад. Еще Стелиос утверждал, что настоящие греки родом с Крита. Что такие апельсины, как здесь, больше нигде не растут. И даже пальмы, что мы увидим в Мони Превели, не приживаются на другой земле. Пробовали, не получилось. И рыба у них особая плавает, только здесь и нигде больше. Словом, рай земной и золотой Иерусалим – на Крите, все остальное сомнительно. Спорить с ним невозможно. И потому я кивала головой. И мне уже самой так казалось. Так и есть.

К нам он как-то привязался. Узнав, сколько мы заплатили за поездку в Кноссос и Фестос, он принял решение. В шесть утра он бибикал под балконом и предлагал поехать с ним в Плакиас, Превели или еще куда. Он по делам, а мы гуляем, а потом он нас везет обратно. Стелиос никогда не видел русских туристов (Дафна не в счет, она же гречанка, хоть и из Тбилиси). Он был поклонником России и коммунизма. Так и говорил:

– Я коммунист.



– С чего вдруг? – веселилась я, – Ты же землей владеешь на Крите.

– Я работаю на своей земле. Я труженик. Но я против транснациональных компаний. Они разрушают нашу ментальность.

– Интересная разновидность коммунизма.

– Да! – горячо говорил не грек, но критянин Стелиос, – Я мечтаю поехать в Москву, пойти к Ленину в мавзолей. И трахнуть на снегу русскую проститутку.

– Дафна, – поворачивалась я к его жене, – Скажи ему, что у него отвалится после столь экзотического секса.

Дафна переводила что-то свое. Мол, холодно зимой. Но Стелиос был отважным парнем.

– Я не боюсь мороза. Я зимой хожу в горы, без шарфа и перчаток. А в январе там до минус двух бывает.

– Круто! – восхищалась я.

Дафна смеялась. Они были влюблены. И потому вечно подначивали друг друга.

Как-то Стелиос предложил мне поехать в Ханью (ого-го, как далеко).

– Но без Лизы, – хитро подмигнул он.

– Почему?

– Ну знаешь, у меня вот немка была, француженка была, хорватка была, норвежка была…

– А русской не было, – оборвала я его.

– Не было, – вздохнул он.

– А я при чем?

– Ну больше русских нет в поселке, только украинки полы моют.

– Не могу тебе ничем помочь, – сказала я миролюбиво.

Стелиос не обиделся, но речь не закончил:

– Знаешь, ты, когда куда-то едешь, к русским и белорусам в машину не садись (как он их отличает?). Это для грека охи значит охи. А у вас не так. У вас охи – это может быть. Это флирт.

Он уехал в свою Ханью, а мы остались с Дафной. Она почему-то знала, что ее муж делал мне пикантное предложение.

– Да, – созналась я. – Так и было. Но охи значит охи.

Мы с ней в тот вечер отлично посидели, обсуждая мужчин. А утром вернувшийся из Ханьи Стелиос потребовал меня к ответу: