Староград

Ну вот, стоило только взяться за лопату и начать закапывать котлован, как вояки приводят очередного страдальца. На этот раз то был толстый мужичок, вроде как владелец местной рыбной лавки. И чем, интересно, он не угодил новой власти?

Мужчина плачет, брыкается, но что он может против двоих солдат? Вот его проводят к самому краю котлована, ставят на колени, и какой-то высокомерный офицер приставляет пистолет к его черепушке, оглашая на всю стройку:

– Вы, Станислав Саринков, приговариваетесь к немедленному расстрелу на месте за неоплату продуктовой десятины. Ваше последнее слово?

Приговорённый к смерти бормочет что-то про то, что ему самому нечего есть, но тут же его невнятную и нервную речь прерывают выстрелом в затылок. Один из солдат делает нам жест рукой, дескать, закапывайте, и мы, послушно и спокойно, зарываем очередной труп очередного бунтаря. Всё равно такие бесцеремонные расстрелы становятся обычным делом, да и финал всем известен, чему тут удивляться…

Так, за тяжёлой работой проходит почти весь день, во время которого почти все мысли были о доме да о той корке хлеба, по карточке, что я разделю со своими детьми. Все мышцы жутко болели и очень хотелось есть, но понимание того, для чего я тружусь, давали мне силы махать лопатой.

Всё в тот же дождь, но уже когда смеркалось, я наконец-то отправилась к дому, всё так же насвистывая под нос всё те же надоевшие мотивы, половину слов в которых я даже не помню. С ними легче, чем без них. Вот уже та полуразрушенная шестиэтажка, которую мы почему-то называем домом. Хотя у нас хотя бы своя дверь и свои стены есть, всё лучше, чем жить в палатке или бараке, под носом у этих правительственных псов.

Еле перебирая опухшие за день ноги, волочусь на свой пятый этаж. Ещё с пролёта между этажами замечаю странных людей в форме у моей двери, нервно в неё колотящих. Подхожу, спрашиваю, что случилось, на что они в ответ:

– Проверку деятельности реакционных элементов проводим, ваша квартира?

– Моя.

– Тогда открывайте, мы должны всё осмотреть.

Зная, что сопротивление бесполезно, я послушно открыла дверь и вперёд них вошла в квартиру, чтобы увести детей подальше от солдат, но их всё ещё не было дома, какое облегчение… У меня всего два ребёнка: Егор, младший сын, и… его старшая сестра Гроши. Разница между ними всего пару лет, но со времени оккупации нашей страны они оба очень сильно поменялись… Я даже догадывалась, почему именно солдаты к нам нагрянули, однако всё равно решила спросить у одного из проверяющих, когда он уже начал ломать и переворачивать ту скудную мебель, что у нас осталась:

– Могу я узнать, почему вы нагрянули именно к нам?

– Вы подозреваетесь в укрытии оппозиционера и врага Ордена, а именно Йозефа Туля, он ведь ваш муж, верно?

– Йозеф погиб ещё два года назад, под Пшемицей25, не знаю, кто вам и что наговорил…

– Как это погиб? Нам поступило заявление из местного образовательного центра, что он ведёт подпольную деятельность и, скорее всего, скрывается у вас, своих родственников.

– Это мой сын, понимаете, Егорка, он очень скучает по папе да небылицы всякие про него выдумывает, он исправится, я обещаю, что обязательно с ним поговорю на эту тему… Просто сын всё ещё не смирился с утратой, и я не могу так просто разрушить его и без того хрупкий внутренний мир.

– Что же… – Солдат повернулся в сторону своего товарища и спросил, – Антох, нашёл что-нибудь?

Тот, ещё раз переворошив обломки последней тумбочки, что у нас оставалась, ответил:

– Нет, тут рухлядь одна, правда, внимания не стоит, да и поживиться нечем.

Вновь обратившись ко мне, мужчина сказал:

– Ладно, правда, просим прощения за беспокойство, сами понимаете, какая ситуация сейчас… В общем, по-хорошему-то, мы должны были бы, в лучшем случае, расстрелять вашего Игоря, или как там его, за дезинформацию, но раз уж вы говорите, что поговорите с ним, то мы уж вас отпустим. Но не просто так: отдайте нам за ложный вызов свои съестные карточки, ну какие есть, и мы, так уж и быть, забудем об этом недоразумении. Верно, Антоха?

– Ещё как забудем!

Всё так же, стараясь не показать страха или смятения перед вооружёнными людьми, я быстро вытащила из холщовой сумки три помятые карточки и протянула вояке, сказав:

– Тут на конское молоко, хлеб и капусту, немного, но это всё, что осталось у нас до следующей раздачи.

Довольно ухмыльнувшись, проверяющий дал знак рукой своему напарнику, и они удалились из моей квартиры. Я плотно закрыла дверь за ними и вышла в кухню, которая меньше всего пострадала от очередного налёта проверки, достала из слегка подгнившего от слякоти шкафчика маленький фотоснимок, последний, который остался от Йозефа, и, сев на пол, сказала те слова, которые я обыденно говорила подобными вечерами:

– Помнишь, что ты обещал мне, когда уходил? Что будешь сражаться за нас за всех и за свою Родину до последней капельки крови. Я же в ответ обещала, что сохраню родной дом, чего бы это мне ни стоило. Ты выполнил своё обещание и погиб, пытаясь нас защитить. Жаль, что ты не видишь, как я выполняю своё, думаю, ты бы мной гордился, ибо я стараюсь изо всех сил…

По щекам прокатился ряд солёных и горьких слёз, крупными каплями падая на худой деревянный пол. Слякоть сменялась на холод. Зима наступала со дня на день. Только бы пережить её…

«Не будет семьям павших ронийских ветеранов таких же выплат, как семьям коллаборационистов или карнимцев, они воевали против вашего достатка, хватит уже их защищать».

(С) Василий Дюжински, министр финансов, рониец

Пыльные крысы

24.11.84

Когда я была совсем маленькой, у меня была собака, огромная охотничья борзая. Я очень любила с ней играть и гулять, порой даже каталась на её спине. Она была доброй и послушной. А потом пришли люди с автоматами. Они ходили маршами туда-сюда по главным улицам. Большая часть их почти сразу же уехала на поездах туда, откуда никогда больше не возвращаются. С каждым днём всё большее число военнослужащих оседало в городе, превращая его в одну большую военную базу. А вскоре, из-за постоянных бомбардировок, нам запретили покидать дома.

Всё больше мы отсиживались в подвалах, и всё больше наших вещей приходило в негодность. Новые же брать было просто неоткуда, ибо все они уходили на фронт. Это был первый предвестник самой страшной напасти – голода. Он пришёл внезапно и разлучил меня с моим единственным другом. Мама сказала, что это необходимо для нашего с братом выживания. Я приняла это, надеюсь, и мама поймёт то, что я сотворила.

Хотя кому я вру? Меня нельзя простить или понять. Я могу бесконечно искать оправдания, бесконечно бежать от правды, но всё это уже ни на что не повлияет. Впрочем, давайте я поведаю всё с самого начала…

Меня зовут Гроши, но тех детей, кто, как и я, работает на ронийских шахтах, чаще называют «пыльными крысами». Не очень хорошее прозвище для девушки, правда? Хотя, к моему сожалению, просто нельзя отрицать тот факт, что оно мне действительно подходит.

Собственно, стоит, наверное, рассказать о себе. Мне пятнадцать лет, но для своего возраста я крайне не выдалась ростом, что вкупе с цветом моих волос, отливающих из чёрного в серый, делает аналогию крайне очевидной.

Живу я, как уже сказала, с мамой и младшим братом. Брата звать Егором, и ему, к моему сожалению, досталось более благозвучное прозвище – Патрон. То ли из-за его скорби по нашему отцу-военному, то ли ввиду того, что он занял первое место по количеству собранных патронов на Фабрике, то ли просто потому, что он младше, а младшим всегда везёт несправедливо больше, чем тем, кто этого действительно заслуживает.

И у него действительно всё лучше, чем у меня! Вместо того чтобы, как я, спускаться в пыльные штольни, чтобы самодельными кирками выковыривать эти дурацкие розовые кристаллики26, он прохлаждается на Фабрике27 и собирает пульки на конвейере. А ему за это ещё и дают дополнительный паёк… У них там работы грамм на моль, а им даже шоколад раздают, которым он ещё и делиться не хочет!