Страница 3 из 5
I
По потолку ползла муха. Большая, жирная, угольно-чёрная, со слюдяными, отливающими синевой крылышками — на белой плоскости она сразу бросалась в глаза. Наверное, подумалось мне, потолок кажется ей необъятной равниной, исчерченной то тут, то там неровными параллельными бороздками — следами малярного валика. А одинокая электрическая лампочка в жестяном абажуре, висящая на скрученных проводах представляется перевёрнутому мушиному взору гигантским футуристическим сооружением…
Муха снялась с потолка и, густо жужжа, принялась нарезать круги вокруг «люстры».
Где это я, а? Нет ответа, хоть ты тресни…
Итак. Я лежу на белых простынях, укрытый по самый подбородок колючим, жёстким одеялом. Если чуть приподнять голову — видна будет спинка кровати, набранная из облезлых никелированных прутьев с такими же облезлыми никелированными шишечками. Тот ещё раритет, пожалуй, современник убогой «люстры». Скрученные в жгут провода протянуты от неё к выключателю на крошечных фарфоровых грибках-изоляторах — ну и древность…Пахнет резко, тревожно — раствором хлорки, которым когда-то мыли полы в больницах и поликлиниках. Позже их заменили не столь едкие моющие средства, но память сохранила запах — и сейчас услужливо извлекла его из дальнего уголка мозга…
Я привстал на локтях. Интерьер маленькой комнаты (палаты? Пожалуй…), в которой я, как выяснилось, пребывал в полном одиночестве, вполне соответствовал шишечкам и лампочке в жестяном колпаке, с допотопной внешней проводкой. Тумбочка, выкрашенная в буро-коричневый цвет. Табуретка — уродливая, капитальная, на толстых ножках, с сиденьем, набранным из дощечек с продолговатой дыркой посредине. Белая филёнчатая дверь, окошко поверх притолоки, стекло замазано кое-как белилами. Напротив двери окно с широченным подоконником; за окном весело светит солнце и колышутся ветви деревьев. Крошечная форточка приоткрыта, и из неё долетает сюда, в палату, целая симфония звуков: бодрые молодые голоса, фырканье автомобильного движка, чей-то низкий рассерженный бас, что-то кому-то выговаривающий. Прорываются и реплики этого «кого-то» — звонкие, задорные… мальчишеские? Пожалуй, что да.
Я прищурился — солнечные лучи бьют прямо в глаза, ярко, весело. Лето? Поздняя весна? Осень, нет, листва на колышущихся за стёклами ветках яркая, свежая, майская…
И тут меня пробрало. Сразу, внезапно, вдруг, до ледяного пота.
Нет, правда: лежу себе, считаю мух под потолком (ну хорошо, одну-единственную муху), солнышком любуюсь, а кто я такой — понятия не имею?
Как, впрочем, и то, где я нахожусь. Но это, пожалуй, может и подождать, тем более, что тут хотя бы какая-то ясность имеется — в больничной палате, на койке.
Хоть какая-то определённость…
Руки сами по себе откинули одеяло, ноги опустились на пол — дощатый, щелястый, крашеный такой же тошнотворной бурой краской, как и тумбочка с табуреткой. Ноги, между прочим, молодые, не слишком волосатые, довольно чистые… на левой голени отсутствует круглый шрам, память о залеченном лет двадцать назад воспалении надкостницы.
Стоп. Двадцать лет? Да этой ноге, как и приложенному к нему телу никак не больше шестнадцати лет! Об этом куда вернее, чем густота волосяного покрова или рисунок мышц, говорит бурлящая в каждой клеточке энергия.
Кстати, с мышцами у меня так себе — руки, конечно, не назовёшь палочками, но нормальными бицепсами и не пахнет. И кисти какие-то неубедительные… А вот волосы на голове подстрижены под машинку, причём совсем недавно — в чём я немедленно и убедился, проведя пятернёй по макушке.
Зеркало, мне зеркало!
Нету зеркала. Даже раковины нет, не говоря уж об обычной для нормальной больничной палаты двери в туалетную комнату.
Скрипнула дверь. Я обернулся — в дверном проёме стояла дородная женщина в больничном халате и старомодной белой же косынке на голове.
— Уже проснулся, Лёшенька, голубчик? — говор у неё был с мягкими малороссийскими нотками. — Вот и хорошо, вот и ладно. Только не вставай, тебе ещё нельзя.
Я, словно во сне улёгся обратно на кровать и стал нашаривать одеяло.
— Пока Василий Игнатьич тебя не посмотрит — чтоб ни-ни! — продолжала гостья, добавив в голос начальственных интонаций. — Давай-ка я тебе одеялко подоткну… Водички принести, попьёшь?
И принялась сноровисто приводить в порядок моё лежбище. Я молчал, не в силах издать хотя бы звук.
«…Лёшенька? А ведь меня действительно зовут Лёша, Алексей — память торопливо выдала этот обрывок информации…»
Под потолком гудела, описывая круги вокруг лампочки, муха.
Василий Игнатьич меня добил. Вернее не меня, а мою вконец запутавшуюся память, упорно подкидывавшую совсем другие образы, разительно контрастирующие с тем, что воспринимали органы чувств.
Во-первых, внешность — почти гротескный облик старенького домашнего доктора из довоенных фильмов. Даже седенькая бородка а-ля доктор Чехов была в наличии. Да что там бородка — пенсне! Штришок, который нарочно не придумаешь.
Во вторых, одежда. Строго говоря, ничего необычного — круглая докторская шапочка, как у Айболита в детских книжках и белоснежный халат, накинутый поверх старомодного костюма-тройки. Из кармашка пиджака, откуда полагалось бы выглядывать уголку носового платка, торчала трубочка из желтоватого пластика с широкой воронкой на конце. Эту трубочку Василий Игнатьич и извлёк со словами «Кхе-кхе-кхе, юноша, поднимите-ка вашу рубашку…
Трубочка? Как бы не так — стетоскоп, причём не из пластика а из самого настоящего дерева! Пока я пытался удержать всплывшую в памяти картинку — врач «Скорой помощи» в салатовом костюме с бейджиком на груди вставляет в уши блестящие наконечники гнутых трубок, висевшие до того момента на шее, и прикладывает к моей груди, заросшей седоватым кустистым волосом, блестящий обрезиненный кругляш, — «доктор Айболит» задрал у меня на груби рубаху, прижал раструб своего инструмента к моей коже и приник к другому ухом. Последовали неизбежные «Дышите… не дышите… повернитесь спиной… снова дышите…», после чего стетоскоп» вернулся в карман, а в руках у эскулапа появилась чайная ложечка, извлечённая из того же кармана. Кажется, серебряная.
Объяснять, что последовало за этим? Вот и я думаю, что незачем. Есть вещи постоянные, неизменные. Как египетские пирамиды или Баальбекская платформа.