Страница 3 из 12
Первым делом шла разминка: одиночные с акцентами, двойки, тройки, парадидлы – сочетание одиночных ударов и двоек (Крис в особо игривом настроении называл их парадилдами). Потом то же самое ногами. Так я заложил базу для будущих разогревов перед концертами, отсутствию ненужных вывихов и, главное, к высокому качеству игры с первых нот, а не к третьей песне.
В школе я играл каверы, разобранные и заученные дома. Сначала я вставлял кучу своего «пердежа» – лишние брейки, акценты. Но спустя несколько месяцев стал повторять партии строго по оригиналу. Даже если они казались слишком простыми. Мне казалось, так я постигаю чужой внутренний мир. Только чуть позже я обратил внимание, что некоторые барабанщики сами не повторяют свои партии точь-в-точь на живых выступлениях. Конечно, это стало для меня открытием, ведь я считал и считаю до сих пор, что студийная запись – эталон, и ты должен идеально воспроизводить ее.
Несколько раз я записывал свои занятия на камеру. Все-таки то, как тебя видят зрители тоже важно. Я выучил пару трюков, вроде простого вращения палочек, как любили делать глэм-рокеры, вставлял их во время игры. Потом смотрел запись и матерился – как же нелепо это выглядело.
Дело не в моей криворукости. Дело в том, что это не вязалось с моей натурой. Я никогда не был шоуменом и не хотел им стать. Я даже не уверен, что хотел бы, чтобы моей игрой восхищались. Целиком и полностью я осознавал себя частью группы, где каждый кусочек песни соответствует гармонии и настроению. Мы, музыканты, лишь подчеркиваем это настроение. Своеобразные проводники мелодии.
Но группы у меня так и не было.
В колледже пошел слух, мол, какой-то бедолага мучит в одиночестве ударную установку. Лучше бы мучил руку дома. В музыкальный класс стали частенько заглядывать студенты. Показывали большим пальцем вверх, кивали в такт с важными лицами. Некоторые даже узнавали треки, которые я играл, и это только по барабанной партии. Именно тогда я понял, что созрел для нормальной группы, хотя отмел уже с десяток предложений поучаствовать в разного рода проектах.
Решил: найду группу сам. В крайнем случае соберу.
По началу я думал подать объявление. Заклеить округу, школьную доску бумажками. Когда начал составлять, задумался, как меня смогут найти. Писать в объявлении домашний номер – ну уж нет, мать выковорит мне все мозги. Указывать, где учусь и как выгляжу – тоже так себе затея. К тому же надо проверять уровень музыкантов и еще сто пятьдесят разных «но».
Но главной проблемой было то, что я не знал, какую музыку хочу играть. Никакой идеальной картинки, никаких мелодий на фоне ежедневной рутины. Я точно знал, что это должно качать и отправлять нас в длительные туры.
Мне ничего не оставалось, кроме как ходить по концертам местных групп. Хотя бы понимать, что из себя представляет музыка нашей окрестности. Я предполагал, что, возможно, мне придется перебраться ближе к центру, чего на тот момент совсем не хотелось.
И так я узнал, сколько же всякого дерьма звучит с местных сцен. Сколько однотипных групп играет однотипную музыку. Они выглядели одинаково, использовали одинаковые ходы. Даже лажали в одних и тех же моментах, как правило, из-за плохой сыгранности или из-за паршивой техники.
Тем не менее, в каждой группе кто-то да выделялся. Либо гитарист был на голову выше остальных, и его инструмент звучал как у реальных профи своего дела. Либо басист отжигал так, что стоявшие на сцене участники группы превращались в невидимок. Следил я и за барабанщиками. По большей части за ними и следил. Сравнивал со своим уровнем. И пока не видел тех, кто смог бы мне что-то противопоставить. Так я постепенно набирался уверенности.
Знаете, чем крутой музыкант отличается от обычного? Крутой заставляет вас двигаться одной лишь своей игрой. Даже если он будет статичен во время игры, от его инструмента будет исходить драйв – тот самый грув. Многие начинающие считают, чем больше кривляний, тем круче ты звучишь. Но нет, далеко нет. За позерством скрывается плохая игра.
Немного отвлекусь. Как-то я был на мастер-классе драммера RHCP Чеда Смита. Стоило ему начать играть самый простой ритм, и все стало понятно: вот это уровень. Да, Чед играл на дорогом инструменте, да, его установка была идеально настроена, да, он играл на ударных уже более тридцати лет. И это не отменяет того факта, что по первым сыгранным нотам (у ударных они, кстати, тоже есть) никаких вопросов, кто перед тобой сидит, не осталось.
Наилучшим уровнем игры обладали технари. Им было плевать на общий расколбас. Не сбиться с ритма – вот основная цель. И звучали они неплохо. Но. Жирное такое НО. Это не вставляло. В этом не было жизни. Как если бы играли роботы для роботов. Я не хотел быть таким.
Про вокал и говорить нечего. Толпа недоартистов с настолько богатым и очевидным внутренним миром… Черт, даже вспоминать не хочется.
Поэтому когда я впервые услышал Джейка, у меня снесло крышу. Нет-нет, он не обладал каким-то значимым талантом. Более того, он даже не был лучшим вокалистом на том мероприятии. Меня привлекло другое: каждый раз его лицо становилось разочарованно-недовольным, если он лажал или не вытягивал партию – это раз. И два – он понимал о чем поет. Понимать, значит чувствовать. И Джейк чувствовал. А я верил ему.
Иногда я размышляю над феноменом искусства: музыки, литературы. Кино не в счет. Там все более очевидно. Но музыка… Это другое измерение. Музыка заставляет нас чувствовать иначе. Глаза не работают. Ты воспринимаешь ушами, а затем просыпается иное. Ты постепенно настраиваешь внутренний приемник на необходимую частоту. Если не удалось – переключаешь трек или меняешь исполнителя. Но если среди помех и шумов удается поймать резонанс, ты попал. Или в тебя попали – не важно.
Я уверен: творческий человек – больной человек. И через творчество он пытается выразить то, что не выходит выразить иным способом. Великие были полны противоречий, терзаний. Удалось вылепить из боли форму, ясно обрисовать ее – родилось нечто ценное, возможно, уникальное.
Мы не великие. Не Фредди или Курт. Среднестатистический человек может разделять наши идеи, но не в текущей форме – тяжелой для восприятия. Но мы определенно оставим свой след. Уже делаем это.
И, возвращаясь к творчеству: определенно, Джейк самый творческий из нас. Он способен заплыть далеко за буйки и опуститься на самое дно. Я считаю его своим другом.
Однако, вернемся к нашему басисту Крису.
В тот вечер, когда я впервые услышал Джейка, я не сразу обратил внимание на остальных участников группы. Когда же пелена восторга спала, а это случилось на последней песне, я пробежался глазами по гитаристам, барабанщику, басисту… И глаза мои полезли на лоб.
Да, это был Крис, но совсем другой. Заметно повзрослевший с момента нашего совместного выступления в стенах школы. Теперь он не был первой скрипкой. Он даже не выделялся на сцене, как это было ранее. В тот момент он показался мне подделкой. Возможно, случилось такое, что заставило его вести себя иначе. Ответа я, кстати, так и не получил. Вернее, получил, но не сильно ему поверил.
– Я пересмотрел жизнь. Правда. Ты помнишь, каким я был. Я помню, каким я был. Ну жесть же! Я бы спился. И подцепил бы какую-нибудь дрянь от местных девок. Поверь, я был близок к этому. Почему ты думаешь, будто только ты мог взяться за голову?
Почему я так думал?
Не стоит объяснять, как я вышел на Джейка. А учитывая, что Крис привел еще и ритм-гитариста – Алекса, можно с полной уверенностью сказать, что именно он повинен в создании нашей группы.
И, несмотря на произошедшее, я очень ему благодарен.
Сказать, что как только наш бэнд собрался, все закрутилось, завертелось – значит соврать самым наглым образом. По началу мы вчетвером (я, Джейк, Крис и Алекс) играли каверы на метал-группы, благо в то время они процветали. Но всем нам казалось, что это не то, с чем мы хотели бы разъезжать по стране с турами. Не хватало какой-то энергии, драйва, которых в нас, с виду вполне спокойных обычных ребят, оказалось предостаточно.