Страница 20 из 78
…Марк? Гринберг? Пятнадцатилетний парнишка-еврей, с которым я полтора часа назад увлечённо резался в «Чапаева»? Час от часу не легче… этот-то что здесь забыл?
- Я так и думал, что ты сюда пойдёшь. – заговорил незваный гость. – Ну что, нашёл? Дашь глянуть?
Видимо, я обалдел настолько, что лишился дара речи, и только и смог, что молча протянуть Марку папку. Он близоруко прищурился в попытке разобрать что-нибудь на первой странице.
- Значит ты тоже…
- Тоже? Ты… кх-х-х… ты это о чём?
Голос у меня всё-таки прорезался – хотя и пополам с нервическим кашлем.
- Я ведь не сразу сюда попал. – виновато ответил Марк. - Сначала меня отвезли в Москву, в ту лабораторию, и только потом - на поезд и в Харьков. Как и тебя, верно?
…Лаборатория? Москва? Вот, значит, к чему были те видения – глухие стены, кресло, опутанное проводами, потом улицы большого города за окошком автомобиля. Погодите, значит, Марк тоже прошёл через это всё?
- Я… - голос хрипел, слова с трудом срывались с пересохшего внезапно языка. – Понимаешь, я и сам… о, чёрт, сейчас совершенно нет времени на объяснения!..
Он понимающе кивнул и протянул мне папку.
- Собираешься изучить? Только ведь свет включать нельзя, с улицы могут заметить.
- Это я уже и сам догадался. Вот, думаю забрать на пару часов и почитать.
- Опасно… - Марк покачал головой. – Вдруг Антоныч вернётся? Он иногда по ночам работает.
«Антонычем» коммунары называли между собой Погожаева.
- Это-то понятно…– вздохнул я. – А что делать? Тут-то ни зги не видать.
Марк порылся в кармане и протянул пне плоскую коробочку.
- Вот, держи, я специально прихватил.
Это был фонарик – чёрный, в металлическом корпусе, с выпуклой линзой, прикрытой откидывающейся крышкой. Впереди на металле выдавлена надпись: «DAIMON» и значок в виде молний, заключённых в шестиугольник.
- Германский, солдатский. – прошипел Марк. - Отец подарил, ещё давно, когда мы были в… а, неважно. Батарейка свежая, светит хорошо, ярко. Ты сними с кресла чехол, накройся им с головой и читай, сколько влезет. А я пока в коридоре покараулю.
- А если кто появится – что делать будешь?
- Придумаю что-нибудь. На крайний случай, изображу припадок. Я видел, как это бывает, моя одесская тётка страдала эпилепсией. Пока будут со мной возиться – ты выберешься через окошко. Справишься ведь?
…вот что тут можно ответить?..
- Спавлюсь, куда я денусь? И, Марк… спасибо тебе!
Он несмело улыбнулся.
- Ну что ты, не за что! Мы ведь, вроде как, в одной лодке? А значит, надо помогать друг другу…
Прыгать в окно не пришлось. Бумаг в папке оказалось не так много, и почти все они относились к прошлой жизни моего «реципиента» - место рождения, семья, где жил, где учился, и прочие подробности. И они, надо сказать, оказались весьма увлекательными.
Судите сами. Отец Алёши Давыдова служил телеграфистом на КВЖД ещё с дореволюционных времён, с одиннадцатого года. В том же году он женился на дочери фельдфебеля пограничной стражи, а тремя годами позже на свет появился первенец. Семья Давыдовых счастливо избегла участия в гражданских, революционных и прочих войнах, прокатившихся с тех пор по маньчжурской земле. Знающие телеграфисты нужны любой власти, их одинаково берегли и командиры революционных отрядов Сунь Ятсена, и, осевшие в Харбине белогвардейцы, и эмиссары правительства Чан Кайши, обосновавшегося на юге Китая, в Гуанчжоу и рассылавшего военные отряды по всему северу и Манчжурии с целью свержения центрального правительства в Пекине.
Годы шли, котелок КВЖД продолжал медленно закипать, время от времени выплёскиваясь кровавыми инцидентами. Во время одного из таких, городишко, в котором служил на тот момент отец и жила семья Давыдовых, была захвачена крупной бандой хунхузов. Этим беречь связь было незачем – наоборот, первое, что сделали хунхузы, это сожгли здание телеграфной станции, разломали оборудование, а напоследок подчистую вырезали служащих, и русских и китайцев, без разбора. Случилось это зимой двадцать седьмого года; Алёша с матерью и шестилетней сестрой вместе с горсткой уцелевших соотечественников сумели выбраться из города и трое суток шли по заснеженной маньчжурской степи, пока не натолкнулись на конный разъезд наших пограничников. Мать не перенесла этого путешествия – спустя три дня она скончалась от воспаления лёгких. Вскоре умерла и сестра, а мальчика отправили в Читу, в детский дом.
Я читал, и удивлялся собственной отстранённости – как будто в папке речь шла не обо мне и моей семье, а о ком-то постороннем. Собственно, так оно и было – я лишний раз убедился, что от прежнего Алёши Давыдова во мне не осталось ровным счётом ничего. Зато такое «наследство» позволит достаточно правдоподобно замотивировать кое-какие из имеющихся у меня навыков – нет ведь ничего необычного, что сын телеграфиста разбирается в электротехнике и радиоделе? Как и знание китайского и английского языков, который я успел выучить в прошлой жизни.
В читинском сиротском приюте я – вернее, Алёша Давыдов – провёл почти полтора года. А вот дальше начинались странности. Согласно записям на одной из последних страниц, в марте меня забрали оттуда и отправили в Москву. Никаких объяснений, никаких подробностей, только отметка о том, что 18-го мая сего, 1929-го года указанный Алексей Давыдов был направлен, согласно предписанию, в трудовую коммуну имени товарища Ягоды – куда и прибыл в положенное время.
Всё. Больше в папке ничего не было.
В дверь осторожно поскреблись. Я щёлкнул выключателем фонарика и высунул голову из-под чехла. Гринберг.
- Слушай, Лёха, может, поторопишься? – зашептал он. – Ходит кто-то по коридорам. Сюда, правда, пока не заглядывал, но что-то мне неспокойно. Тебе ещё много там осталось?
- Уже всё, закончил. – Я накрыл кресло чехлом, потом вернул на место папку, стараясь, чтобы она лежала точно так же, как и раньше. Вряд ли «счетовод Вотруба» прибегал к таким хитростям, как приклеенный к корешку или ящику стола волосок…
Руки сами собой выполняли необходимые операции, а я чувствовал, как где-то в глубине сознания зреет, надувается светящийся изнутри пузырь, готовый вот-вот лопнуть, разразившись особенно мощным флэшбэком. Дело полезное, конечно, но лучше уж, чтобы это случилось, когда я буду в постели…
Гринберг терпеливо ждал, стоя посреди кабинета; на его физиономии была написана готовность прямо сейчас засыпать меня тысячей вопросов.
- Пошли! – я протянул ему фонарик. – Только давай договоримся – все разговоры завтра. Голова лопается, надо всё обдумать, разложить по полочкам…