Вызовы Тишайшего

В ответном своем письме 21 июня гетман, выражая свое негодование по поводу поведения шляхты, сообщает, что он отказывается принимать беглецов и будет высылать против них татар. Но, несомненно, беглецы имели основание не оставаться в Смоленске, где не было никаких запасов и средств обороны, да и в будущем их не предвиделось. Тот же гетман писал Обуховичу 21 июня в ответ на его просьбу о присылке войска и запасов: «Удивляюсь, как ты это не можешь понять, что еще не придумано способа из ничего сделать что-нибудь».

Осада Смоленска началась неожиданно для его обывателей, веривших больше беспечному гетману, чем своему воеводе. За три дня до начала осады, Обухович распорядился поджечь городские посады, лежавшие вне стен. Это вызвало среди обывателей сильный ропот, и даже дерзкий бунт против него. И только тогда, когда все лично убедились в приближении к Смоленску царского войска Тишайшего, ропот утих и сменился полной покорностью городским властям.

Однажды воевода Обухович узнал от первых русских пленников, что неприятель подвел мины уже близко к стенам. В тот же вечер, собрав сколько можно было народа, воевода велел копать возле стен ров до самого фундамента, а на утро инженер Беноллиг разделил на сажени все пространство от Малого вала до Великого и распределил наблюдение за ними между городскими обывателями. Ров был выкопан до фундамента в 1,5 сажени ширины. В этой работе не различали ни возраста, ни состояния. Под самый фундамент были подкопаны ямы и там поставлены люди подслушивать, не делаются ли где неприятелем подкопы. Но и таким способом не удалось напасть на неприятельские мины, которые, по рассказам русским пленников, проведены были в разных местах. По приказанию воеводы, в семи местах, под стенами проведены были с великим трудом подкопы к неприятельским шанцам, но вследствие частой непогоды, подкопы каждый раз обрушивались.

Явилось подозрение, что неприятель ведет подкоп в ров, что был посреди замка, поэтому воевода велел наложить по берегам его бревен и приказал страже денно и нощно наблюдать за рвом, и как только неприятель покажется из подкопа, завалить его сверху бревнами. Словом, воевода старался всеми мерами предупредить замыслы неприятеля, трудясь сам до кровавого пота, собирая людей, распределяя работы, обходя ночью стены, за всем наблюдая, стараясь исправить все недочеты крепости. Но трудно было в один или два месяца исправить то, что запущено было в течение многих лет.

Артиллерийский огонь поддерживался с обеих сторон каждый день, но в некоторые дни он особенно был силен. Так 26 июля целую ночь с обеих сторон была сильная пальба из пушек и ручного оружия. В эту ночь воевода, собравши несколько сот охотников, хотел произвести вылазку на неприятельские окопы. Но перед рассветом полил такой сильный дождь, что стрельба стала невозможна, и вылазку пришлось отложить до другого раза. 28-го июля московские полки снова открыл сильную пальбу по городу. На Малом валу туры были сбиты, так что воевода должен был свезти с вала пушки и наскоро поставить на валу, на месте туров, избицы (то есть вышки, «избушки»), наполненные камнями. Днем 29-го июля была страшная пальба русских по стенам и сбиты некоторые башни.

Осажденные, ожидая штурма, стояли ночью наизготовку на стенах и валах. Штурм не состоялся, но на утро в неурочный час, неприятель снова поднял стрельбу из пушек и ружей со всех сторон, так что мушкетные пули, словно град, сыпались в крепость и редкий дом остался неповрежденным от ядер.

Особенно была сильна стрельба 7-го августа, когда московские воины попытались устроить окоп на берегу Днепра. Осажденные орудийным огнем со всех башен заставили их отступить назад. В полночь неприятель, придвинув близко к стенам полевые пушки, стал было штурмовать город, но Смоленская пехота, стоявшая наготове и подкрепленная быстро людьми со всех приднепровских кватер, сильным огнем отразила штурм, продолжавшийся около часу. После этого, разрушивши часть Днепровского моста, московские воины 10-го августа поставили новый Гуляй-город за Еленскими воротами. Целый день, с 7 часов утра до самого вечера осажденные били сюда из пушек, и все время осаждаемый неприятель отвечал им интенсивным огнём.

В следующие дни от беспрерывной пальбы по городу, одна башня была разбита ядрами, другая сама развалилась на несколько частей и в ней уже никто не осмеливался стоять, были разбиты, также две соседние кватеры пана Оникеевича, который своей храбростью воодушевлял малодушных. На других кватерах и башнях были посбиты зубцы, и разрушены стоявшие на стенах избицы. Сильна была стрельба и 7-го августа, когда московские воины попытались устроить окоп на берегу Днепра. Осажденные орудийным огнем со всех башен заставили их отступить назад. В полночь неприятель, придвинув близко к стенам полевые пушки, стал было штурмовать город, но Смоленская пехота, стоявшая наготове и подкрепленная быстро людьми со всех приднепровских кватер, сильным огнем отразила штурм, продолжавшийся около часу. После этого, разрушивши часть Днепровского моста, московские воины 10-го августа поставили новый Гуляй-город за Еленскими воротами. Целый день, с раннего утра до самого вечера осажденные били сюда из пушек, и все время неприятель им отвечал.

Царем Тишайшим 2-го августа было получено долгожданное известие из Орши, что крепость Орши, наконец, взята, гетман Радзивилл из Орши побежал, и литовские воеводы спешно бежали за гетманом. 7-го августа пришла весть, что гетмана и его литовских людей побили и «языки многие взяли» воины боярина Василия Шереметева. Им же 9-го августа было сообщено о взятии города Глубокого. Обрадовали Тишайшего сообщения его воевод, что православная литовская шляхта сдавшихся городов была благоразумно отправляема воеводами-победителями под Смоленск к царю за «жалованьем» и принятием царской присяги. Та же часть шляхты, которая не хотела сдаваться, отпускалась беспрепятственно «на все четыре стороны, хоть к черту на куличики». Это располагало население Литвы к Москве и ее Тишайшему милостивому царю, поэтому многие литовские (белорусские) города охотно сдавались на милость царским воеводам.

До полной победы под Смоленском было ещё далеко, но 15 августа у царя был собран стол на Девичьей горе, где присутствовали духовенство и бояре московские, и наказной гетман войска Запорожского Иван Золотаренко с товарищами. Прежде чем отрядить бравого нежинского полковника в чине наказного гетмана Запорожского войска Иван Золотаренко в западные литовские (белорусские) земли Тишайший царь после знатного обеда удостоил лихого красавца-силача Ивана беседы с глазу на глаз. Начал Тишайший издалека:

– Правда ли, что сын гетмана Богдана Хмельницкого Тимош повесил в своем семейном хуторе на воротах усадьбы свою мачеху Гелену, к тому же без одежды, голой?

– Правда, государь, – потупив взор, тихо ответил Иван, – только теперь у Тимоша новая мачеха, моя сестра…

– Это я знаю… А почему Тимош повесил мачеху в таком позорном для женщины виде – голой?

– Потому что Тимош собрал доказательства, что мачеха через казначея, с которым вступила в любовную связь, украла казну казацкую…

– И это всё?.. За это не всегда казнят у нас в Москве… Чаще заставляют казнокрадов отдать украденное, и их сажают в тюрьму…

– Нет, государь, не всё… Помимо этого, были перехвачены письма к ней ее прежнего мужа Даниэля Чарплинского…

– Вот как? Послы мне не говорили об этом.

– В посланиях Чаплинского было требование, чтобы она похищенные у казначея ценности закопала в землю, а самого гетмана Богдана Хмельницкого отравила… Тогда Чаплинский мог бы снова жениться на своей возлюбленной богатой вдове Гелене, отказавшейся от православного имени Мотрона…

– Но ведь гетман Богдан Хмельницкий, насколько мне известно, расценил казнь мачехи своим сыном «излишней самовольностью».

– Многим нашим казакам тоже не понравилось, что Тимош повесил мачеху голой… Опытные старые казаки открыто намекали, что бесстыдная похотливая Гелена сама разделась перед юным Тимошем, чтобы заслужить таким образом прощение его, вступив и с пасынком в плотскую преступную связь…