Страница 8 из 13
– Это не аргумент: «мне не понравилось»! – резко отвечает ей Сергей Викторович. – Я знаю людей, которым Булгаков не нравится, один мой знакомый четыре раза начинал читать «Мастера и Маргариту», но так и не смог закончить, говорит «написано скучно». Но это не значит, что Михаил Афанасьевич плохо пишет! Вы конкретно скажите, чего вам не хватило!
– Повесть «Искушение» затянута! – звонко настаивает поэт Ангелина, словно ей, с именем от слова «ангел» претит всякий разговор о грехах и искушениях.
– Да где же «затянута»? – горячится Михаил Романович. – Наоборот, написано динамично, чувствуется внутреннее напряжение, и мне, как читателю, интересно, что дальше! А стихи еще больше раскрывают душу героини, и многое становится понятно. Разве вы, как женщина, не чувствуете? Там есть… состояние тревожного наслаждения!
– А зачем вообще в повести – стихи? – перебивает Ангелина. – Пусть Татьяна уже выберет: стихи или проза!
– Слушайте, вы ерунды-то не говорите! – не выдерживает Сергей Викторович. – Если у человека получается и стихи писать, и прозу, почему он должен «выбирать»? Лермонтов поэт? А зачем он написал «Героя нашего времени»? Низзя было этого делать! – откровенно смеется Сергей. И продолжает: – Вообще, на мой взгляд, эти критерии устарели – принимать человека в Союз писателей только как поэта или только как прозаика. У нас есть поэты, которые потом начинают писать прозу. Ну, давайте им запретим, что ли! Мы знаем прозаика – Юрия Полякова, а ведь сначала он издал два сборника стихов, его, по-моему, и в Союз писателей как поэта приняли. Уже после появились его знаменитые повести…
Облаком возникает общий шум, и чтобы перекрыть его, Михаил Романович говорит громко, почти кричит:
– Кого тогда принимать, если не Татьяну?!
У меня появляется ощущение, будто поэты-писатели говорят о разных людях, а не обо мне одной, о разных книгах, настолько противоположны их суждения! Одни пылко меня защищают, другие остервенело пытаются укусить.
– Для чего Татьяна цитирует в своей книге девяностый псалом? – срывается на любимый фальцет Валерий Садовников. – Хочет показать, что умная, начитанная?
Отмахнувшись от него, Михаил Романович продолжает:
– Повести глубокие, автор – тонко чувствующий человек. У одних людей есть чувства, но они не могут, не умеют их выразить словами. Другие неплохо пишут, но у них… нет чувств. У Татьяны есть и чувства, и умение донести их до читателя, живо, проникновенно!
– Мне не хватило художественного языка! – настаивает Классик, Сан Саныч Говоров. – А Достоевский говорил, что писатель – это человек, который может писать художественно! У Татьяны же много журналистики.
– Да о чем вы? – с жаром говорит Елена Русакова. – У нас добрая половина писателей и поэтов – журналисты, хоть Вадим Леонидович, хоть Виктор Пороховщиков, хоть Сергей Павлович. И потом, это, наконец, смешно! Журналистов обвиняют, что они писатели, то есть много разглагольствуют; писателей порицают, что они журналисты, будто само слово «журналист» ругательное!
– Между прочим, Константин Симонов был журналистом! Сергей Довлатов тоже!
– Еще я хотела добавить про слог, про язык! – опять вступает в спор Елена Русакова. – Вы удивитесь, но Александр Сергеевич Пушкин сказал, цитирую: «Что касается слога, то чем он проще, тем будет лучше. Главное: истина, искренность»! Или вспомните его роман в стихах, она наизусть декламирует:
«Онегин – добрый мой приятель – родился на брегах Невы,
Где, может быть, родились вы или блистали, мой читатель» …Пробегитесь по тексту «Евгения Онегина», там нет огромного числа выразительных средств, которые спорят друг с другом, нет большого количества эпитетов, зато есть увлекательный рассказ, есть чувства!
– А знаете, что говорил Джон Стейнбек? – снова вмешивается Михаил Романович. – «Писательство – вещь простая. Из двух фраз следует выбрать ту, что короче; из двух слов – то, что проще; из двух описаний – то, что яснее». Поняли, да?
– Я подумал, – снова поднимается с места Сергей Викторович, – если бы сейчас здесь обсуждали первые повести Юрия Полякова, вы бы его, наверное, не приняли в Союз писателей. Во-первых, у него книжки небольшие, помните? Страниц на сто, не больше – «Апофегей», «ЧП районного масштаба». Там нет длинных описаний, зато все ёмко, точно, хлестко, как у хорошего журналиста, только иронии гораздо больше! Вы бы тоже, Александр Александрович, сказали, что не хватает художественного языка? А возьмите еще одну повесть Полякова – «Парижская любовь Кости Гуманкова», там вообще, о ужас, расписаны прелести жизни за границей, в Париже, где в магазинах всё есть, где за четыре стихотворные строчки поэту дают премию пять тысяч евро. Вы бы, – жест в сторону Философа, – заодно обвинили Юрия Михайловича в отсутствии патриотизма?
– Кому не хватило художественности? – спрашивает Михаил Романович. – Такое впечатление, что вы не читали! Повесть «Прибежище мое и защита моя» метафорична, она вся – метафора, где события ложатся на канву девяностого псалма. Героиня словно проверяет его истины своей жизнью, и даже части повести названы строками из этого псалма. А каждая глава – некий урок, который она проходит, чего ты, Валера, как видно, не понял, – обращается он к Садовникову. – Да что попусту сотрясать воздух «мнениями», давайте уже текст посмотрим, откроем любую страницу, а лучше первую!
Я успеваю подумать: «Наконец-то хоть один человек напрямую обращается к моей повести, без невнятных или огульных обвинений, замечаний!»
Михаил Романович берет в руки книгу, читает:
– «Живущий под кровом Всевышнего, под сению Всемогущего покоится!» – такими словами начинается девяностый псалом. А как это – жить под кровом Всевышнего? Существование мистично. Наполнено любовью. Пронизано тайнами. Открыто для всех тех, кто умеет видеть, чувствовать, слышать. Небесный свет ведет нас по жизни, но сколько нужно пройти, чтобы отыскать дорогу к себе – к своей душе, к Творцу! Есть такое выражение «за гранью возможного», а правда в том, что у возможного нет никаких границ. Неисповедимы пути Господни – принимаем мы это или не принимаем!
Михаил Романович делает паузу, обводит глазами зал, спрашивает:
– И где здесь, по-вашему, журналистика? Это художественное произведение, я бы сказал, повесть о Пути женщины, исповедь.
И он зачитывает еще несколько строк, которые погружают в самое начало истории мной же созданной Марины.
…Некоторые читательницы спрашивали меня после прочтения книги: «Зачем вы заставили свою героиню пройти через столько испытаний?» Отвечаю: «Разве вы знаете хотя бы одного человека, в чьей жизни не было трагедий, разочарований, преодолений?» Но лучше на страницах книги об этом поведает сама Марина…
Глава 5
«На руках понесут тебя»
Все начинается раньше рождения, гораздо раньше. Говорят, душа сама выбирает себе тело, родителей, семью, судьбу. Если это так, – думала я, – почему моя душа выбрала себе такую жизнь? Почему? Чтобы хоть немного понять, мне пришлось…
Вот об этом я сейчас и расскажу. Марина – так меня зовут.
…Случилось, что мама не собиралась рожать второго ребенка – меня. Сестре было всего четыре года! Не знаю всех нюансов, просто мама мне потом рассказывала, что хотела избежать рождения будущего малыша. Ее отговорила врач, мол, пусть растут два ребеночка – это так замечательно!
Роды у мамы были очень трудными. В далекую заснеженную деревню не смогли приехать врачи, потому что двое суток мела пурга. Мама измучилась, и я смутно могу себе представить, какие эмоции она испытывала по отношению к ещё не родившемуся ребенку – ко мне.
Меня принимали бабушки-повитухи. Их мудрость и мудрость природы открыли дорогу в этот мир. Все разрешилось благополучно – меня запеленали и уложили в кроватку, оставшись хлопотать около мамы. Но плохо перевязали пуповину. Я истекала кровью, и эту кровь увидела моя любопытная сестренка, которая вертелась возле кровати. Она и позвала взрослых. Едва успев прийти на Землю, я чуть было не ушла! Господь хранил меня.