Туда, где свет

Даже вечером, дома, я не могла успокоиться. Ладно бы, меня обвинили, что я плохо управляю трактором или бесталанна в подводном плавании. Анжелика ударила по тому, что было для меня значимым. Как я теперь приду в редакцию, как посмотрю в глаза коллегам, которые своим молчанием словно признали правоту Петровны? Проблема не решалась на уровне разума, и через пару часов у меня поднялась температура.

Проболела я тогда больше недели – что-то вроде ОРВИ. Когда я снова появилась на работе, тихая Людочка как раз и поведала о своих, поначалу непростых, отношениях с Анжеликой, о слезах и неуверенности в собственных силах.

– Это пройдет, – говорила она мне, оглядываясь на дверь, – у неё, у Петровны, просто характер такой, вы не принимайте на свой счет.

С тех пор я и решила «не принимать». Не просто дала себе установку, а поняла, прочувствовала: то обидное или горькое, что говорят в твой адрес другие люди, может не иметь к тебе никакого отношения. Ни малейшего! Или же ты задеваешь этих людей, потому что непонятен для них, потому что ты – иной.

А потом был Всероссийский конкурс журналистских работ «Выход есть» – и название-то символичное! От редакции на него послали мою статью про слепого юношу, которая чуть раньше была опубликована в нашей газете.

В конкурсе участвовало 67 регионов. Я заняла третье место, в дипломе, который мне вместе с подарками вручили в Москве, написано: «Лучшая публикация в номинации "Своя чужая боль"».

Мой успех обескуражил Анжелику, еще бы, при любом удобном случае она всячески подчеркивала, что пишу я никуда не годно, а тут – третье место во Всероссийском конкурсе.

– Идите к нашему фотографу с дипломом, пусть он сделает ваше фото! – металлическим голосом, в котором чувствовался скрежет, отчеканила Анжелика. – Да, и информацию подготовьте о конкурсе.

Обо мне напечатали на первой странице – куда деваться?! Это же успех издания.

…Газеты претерпевали непростые времена, ведь люди, особенно молодые, предпочитают интернет. У нас начались разговоры о сокращении штата. В газете «Вечерний Западносибирск» работали всего-то двенадцать журналистов, зато в бухгалтерии – четыре человека. Что уж они там считали с утра до вечера – непонятно. Казалось бы, логичнее сократить бухгалтера! Но редактор думал иначе – уволил одного журналиста. Меня перевели на договор, который продляется ежегодно – если продляется!

Тогда как раз была «горячей» тема о создании доступной среды – для людей с ограниченными возможностями. Я писала про «социалку» и готовила материалы для страницы об инвалидах – эта страница выходила один раз в месяц.

Мои договорные отношения с редакцией по документам заканчивались в феврале. Я зашла к редактору в январе, чтобы узнать, намерен ли он продлять договор.

– Да, конечно! – успокоил меня Иван Анатольевич. – Иди, работай, все хорошо, вон депутаты тебя хвалят! – и по-отечески похлопал меня по плечу.

Через пару дней я пришла на конкурс, который проводился среди инвалидов, и увидела там другую журналистку нашей же газеты, она робко подошла ко мне и смущенно промямлила:

– Меня это… Анжелика Петровна сюда отправила, велела статью написать. Вы скажите, кто тут у них главный, с чего мне начать…

«Ах, Анжелика, чем я тебе так мешаю?» – с раздражением подумала я.

По мобильному тут же набрала ее номер, она сказала:

– А вы у нас больше не работаете!

Пришлось «отлавливать» редактора. Когда он появился, пришла к нему в кабинет:

– Как же так, Иван Анатольевич? Вы меня уверяли, что продляете мне договор.

– Э-э-э… – заюлил редактор, – тут у нас из декрета Галина выходит, она мать двоих детей. Чем я ей должен зарплату платить?

– А что, сумма, которую я получаю по договору, настолько велика? – не выдержав, съехидничала я. – Она покроет все остальные расходы, если вы на ней сэкономите?

– Ладно, иди, я еще подумаю!

Какое там «подумаю», если бал правит Анжелика! И я позвонила Другу, поэту, то есть собственно директору департамента информационной и внутренней политики. Все-таки мы проработали вместе десять лет! Сергей Павлович говорил со мной так, словно мы виделись только вчера. Среди прочего меня очень согрел его мягкий, сердечный тон и слова:

– Мы своих не бросаем!

На другой день меня вызвали к редактору, я поняла, что у него состоялся разговор с директором департамента.

Только вошла в кабинет, поздоровалась, как услышала едкое:

– Ну, что, побежала вчера жаловаться Палычу?

Редактор не затруднил себя приветствием, не предложил мне сесть. Я так и осталась стоять посередине кабинета. Ответила спокойно:

– Нет, не побежала, я просто ему позвонила.

«Свадебный генерал» чуть не задохнулся от злости:

– Да что ты вообразила? Да… кто он вообще такой, кто?

Мне некстати вспомнились Паниковский с Шурой Балагановым, когда они перепирались «а ты кто такой?», я невольно улыбнулась. От этого усатый Анатолич пришел в бешенство, он кричал так, что я была уверена: слышно не только в приемной, но и на всем этаже. Из его спича я узнала много нового о себе и о Сергее Павловиче.

Вот что интересно: я отмечала оскорбительный тон, понимала, что в этой газете мне больше не работать, но ситуация меня не задевала, я словно смотрела фильм, где мужчина орал на женщину, которая стояла перед ним. У меня не было возмущения, горечи, я чувствовала скорее освобождение.

Вышла из кабинета и в течение следующего часа удаляла с рабочего ноутбука свой архив, что-то перебросила себе на флэшку. Собрала личные вещи, безделушки. Оказывается, перевернуть страницу можно легко и быстро, вот я уже отдаю компьютер нашему сисадмину, с которым всегда дружила.

Выхожу на крыльцо редакции, полной грудью вдыхаю морозный воздух. Мне хорошо. Я свободна!

А лицемер-редактор вскоре устроил на работу в газету свою дочь. Нет, она не журналист, для неё выдумали должность, что-то вроде «специалист по продвижению издания в массы».

Потом у Сергея Павловича, поэта и друга, вышла в свет новая книга стихов, он пригласил меня на презентацию. Тут же нарисовался Анатолич, пришел вместе с журналистом «Вечернего Западносибирска», чтобы, так сказать, лич-чно засвидетельствовать директору департамента свое почтение. Наверное, все-таки вспомнил, «кто он такой»! Подошел к Сергею Павловичу разлить вокруг побольше елея:

– У вас новый сборник стихов вышел – какая радость! Может быть, скажете несколько слов для нашей газеты, вот Ирочка со мной пришла, она напишет!

Проходя мимо редактора, я не удержалась – сказала громко и коротко:

– Старый лизоблюд!

Глава 4

Много журналистики

…А писательское собрание продолжается. Меня начинает беспокоить молчание Сергея Павловича Новоселова, который Друг, то есть я полагала, что друг. Он не проронил ни слова, и такое впечатление, будто вообще не собирается говорить.

Не поднимаясь со всего места, тихо и довольно вяло начинает рассуждать Константин Святославович, наш Философ, по образованию, профессии и по духу:

– Татьяна… э-э-э… неплохо пишет, весьма неплохо, вот и Владислав Петрович Рябинин хвалит её, а к нему мы, безусловно, должны прислушаться, безусловно! Но понимаете… э-э-э… почему она смотрит на Запад? Зачем в одной из повестей действие происходит в Париже? Патриотизм, знаете ли, штука такая, его никто не отменял. А у Соловьевой в повести собор Нотр-Дам появляется в нескольких сценах. Так что не знаю, не знаю, можем ли мы, так сказать, взять на себя… э-э-э…ответственность и… рекомендовать Татьяну…

– Ну вот, начал за здравие, а кончил за упокой! – смеется Михаил Романович.

Атмосфера же постепенно накаляется! Было бы любопытно наблюдать за ситуацией со стороны, но я-то внутри, точнее, в центре этого круговорота!

С какой силой одни ругают мои повести, с той же или еще большей силой и страстью другие их отстаивают! Словно раскаленные стрелы летают по залу!

– Мне рассказы и повести Татьяны не понравились, читать было неинтересно, всё, точка! – категорично заявляет еще одна Валентина, подружка Чертановой.