Страница 41 из 46
От такой трогательной заботы о моем драгоценном здоровье я снова начинаю чихать.
— Будьте здоровы! Вот, видите! Сидите дома, пока я не позвоню и не скажу, что все в порядке. Уверяю вас, дальше не будет ничего интересного: дело раскрыто, убийца найден, а вопрос задержания это дело полиции.
Звучит логично, и я киваю. Но Хучик на этом не успокаивается:
— На всякий случай я поставлю у вашего дома наружное наблюдение. Постарайтесь не обращаться на него внимание. Костылев не знает, где вы живете, но риск все равно слишком велик.
Вот так все и заканчивается.
Хучик допивает третью кружку чая и сдержанно прощается, пожелав мне скорейшего выздоровления. Киваю. Вслед тут же летит новое пожелание: поменьше путаться под ногами у правоохранительных органов. Вот тут я уже не могу удержаться от возмущенного фырканья — к вящему удовольствию Хучика.
Следак бодро направляется к выходу, и я едва успеваю спросить, а как он вообще узнал про мою поездку в больницу.
Хучик смеется, заявляя, что у него везде свои люди, но потом все же решает удовлетворить мое любопытство:
— Все просто: в той же палате лежит один заслуженный ФСБ-шник, его неудачно ранили из травмата. Хотя нет, вы правы, наверно, все же удачно. Нет-нет, там вовсе не так интересно, можно сказать, бытовуха. Простите, я не могу разглашать, — поясняет следак в ответ на мой удивленный взгляд. — И вот, мы попросили его присматривать за Даниловым: кто к нему ходит, о чем разговаривает. И нам полезно, и он развлекается.
Я тут же вспоминаю бодрого мужика с хищным прищуром. Гляди-ка, и вправду мент! Интересно, сложно ли было Хучику пристроить его в нужную палату. Хотя не думаю. Уверена, что врачи и сами не прочь сгруппировать пациентов по типу ранений.
Хучик уходит, я укладываюсь в постель и достаю книжку. Но Эллери Куин не идет — мысли постоянно возвращаются к нашему делу. Пусть следак и уверяет, что дело раскрыто, для меня там все равно много белых пятен. Надеюсь, пойманный Костылев сможет пролить на них свет.
Хотя это вовсе не гарантировано. Во-первых, Костылев может не расколоться, а, во-вторых, жизнь это не увлекательный детектив, а Хучик это не Дегтярев, чтобы рассказывать мне тайны следствия. И я должна радоваться, что он в принципе что-то мне разболтал.
На этой позитивной ноте я засыпаю, потом на какое-то время выныриваю из дремы от фырканья кошки, желающей обмотаться вокруг моей шеи, но вскоре опять погружаюсь в сон.
20
Утром начинается со звонка в дверь.
Выбираюсь из-под одеяла, лениво потягиваюсь и бросаю взгляд на часы. Маленькая стрелка указывает на цифру «два», а большая с укором колеблется в районе «шестерки». Это же сколько я проспала? Так, легла сразу после ухода мента, чуть позже десяти, встала в полтретьего, значит… математические способности упорно не хотят просыпаться, в голове вертится какое-то сумасшедшее количество часов, не то пятнадцать, не то шестнадцать.
Одеваюсь и сонно плетусь к двери. В голове мелькает мысль, что нужно было сначала посмотреть в глазок, вдруг меня жаждет увидеть какой-нибудь Ярослав Костылев, или, что хуже, дорогой бывший муж. Торможу у глазка и..
— Чего застряла? — раздраженно спрашивают из-за двери. Распахиваю створку и обнаруживаю злую, заснеженную Катьку в ее любимом коричневом пальто и с коробкой конфет под мышкой.
— О, привет! А я думала… то есть не думала, — бормочу я, пропуская ее в прихожую. — Я вообще спать хочу. Наверно, из-за простуды.
— Только не говори, что опять перепутала меня с бывшим мужем, — фыркает подруга, скидывая промокшие сапожки. — Хорошо тебе, дома сидишь. На улице такая мерзость…
— Да, я вижу. Ты похожа на сугроб.
Катька отправляется в ванную, а я иду ставить чайник, параллельно прикидывая, как бы поделикатней узнать, что ей нужно. Катерина не любитель бескорыстных визитов: обычно она или пытается перехватить денежку до зарплаты, или просит посидеть с ее восьмилетним сыном, пока она устраивает личную жизнь.
С деньгами получается редко — к концу месяца я сама сижу на «бомжатине» — а посидеть с сыном я соглашаюсь. Подруга не слишком придирчива при выборе «принца», и те кадры, которые попадают в ее любовные сети, детям лучше не показывать.
Правда, на этот раз Катька не спешит меня о чем-то просить. Она устраивается на кухне, стаскивает прозрачную пленочку с коробки конфет и не особо жизнерадостно сообщает, что поругалась с очередным кавалером. Три чахлые гвоздики она бросила в его наглую физиономию, а конфетки пожалела, прихватила с собой. Правда, на полпути Катерина вспомнила, что у сынишки болит зуб, а сама она столько не съест. Так что ей сам Бог велел сходить в гости к Марине, которая обожает шоколад.
Сочувственно улыбаюсь — в этом вся Катька. Она никогда не отказывается от того, что само плывет ей в руки, и в результате тратит кучу времени на попытки пристроить куда-нибудь то самое… плывущее.
М-да. Конечно, я не избалована элитным бельгийским шоколадом, но помадка это все-таки чересчур. Хуже может только кондитерская плитка эконом-класса, не тающая во рту и распространяющая тонкий аромат нефти.
— Кать, без обид, но твой бывший полнейший жмот.
Подруга кивает, но не спешит вдаваться в подробности. Катька в принципе легко вычеркивает из своей жизни неудавшихся кавалеров на руку и сердце. А я вот никак не вычеркну злосчастного Петьку — всплывает и всплывает, зараза.
Печально вздыхаю и начинаю расспрашивать Катьку про школу.
Та радуется новой теме для разговора и спешно пересказывает все новости: мое увольнение не особо помогло стремительно падающему авторитету школы — паникующие родители продолжают забирать детей из этого криминогенного заведения. Первые ласточки потянулись уже после смерти Дениса Костылева, а после нападения на физика кто-то распустил слух, что в школе завелся маньяк.
Интересуюсь у Катьки, кто мог сочинить этот бред.
— Тьфу на тебя, какой бред, — она тихо фыркает и берет в руки пустую сахарницу. — Совсем одичала. Где сахар?
Вспоминаю, что вчера сахар был, но я поленилась его пересыпать и накладывала в чай так, из пакета.
— Сейчас наберу, — вылезаю из-за стола и начинаю рыться в кухонных шкафчиках. Помню, он лежал где-то здесь. Или там. Или… еще где-то. Память услужливо подсказывает, что я бестолочь. Спасибо, но данная информация и так мне известна.
Пока я обыскиваю кухню в поисках сахара, Катька развивает тему о школьном маньяке:
— Девятиклассника выкинули из окна, дворника пырнули ножом, уборщицу тоже пырнули, правда, не насмерть, учителя подстрелили… чем не маньяк? Зуб даю, следующий — директор! — кровожадно заявляет Катька.
Мне отчего-то взбредает в голову влезть с уточнениями:
— А что ты Гальку не посчитала?
— Так у нее же сердечный приступ!
— А вот и нет! Федор Иванович… ну, помнишь, который из Следственного комитета? Маленький, круглый, голубоглазый, волос почти нет, одна седина. Так вот, он говорил, что Гальку отравили. Подсыпали ей какое-то сильнодействующее лекарство.
От избытка чувств Катька опрокидывает кружку:
— Точно маньяк!..
Ее изрядно разбавленный молоком чай разливается по столу. Хватаю кухонное полотенце, начинаю вытирать; Катька вскакивает и с руганью убирает на мойку конфеты и пустую сахарницу. В процессе она задевает локтем мою чашку и та падает, да так неудачно, что по полу разливается горячая лужа с лимонным ароматом. Печально поднимаю с пола отвалившуюся ручку — ну вот, опять полы мыть!
Катька виновато вжимает голову в плечи:
— Ну че, я-то причем… это ты так поставила, она бы все равно кокнулась…
Секунд двадцать, не меньше, обдумываю это замысловатое извинение — на первый взгляд кажется, что меня еще и обозвали криворукой, но в этом вся Катька. На нее нельзя обижаться. С улыбкой просвещаю подругу, что на самом деле в этом происшествии виноваты советские строители, которые пожалели квадратных метров для нашей кухни, после чего иду в ванную за большой тряпкой.