Страница 30 из 46
— С какой это стати? — неожиданно окрысивается Людмила.
Может, сказать ей, что у меня есть знакомый мент, который непременно заинтересуется, почему она не желает помогать следствию? Могу представить, что он ей скажет… и что он потом скажет мне, припомнив и трюк с переодеванием в бомжиху, и визиты к Костылеву под видом учительницы, и прочее, прочее…
Еще вариант — надавить на жалость. Основной плюс этого метода заключается в том, что потом всегда можно приступить к угрозам, тогда как обратный путь затруднителен. Вот только опять вспоминать про зеленоглазого следака с его «где же Гамлет?» не буду, и не просите.
Я принимаю решение ныть, прислоняюсь спиной к двери и начинаю занудно рассказывать Людмиле про то, как тяжело жить с алкашом, который мало того что бьет меня по поводу и без, да еще и сочетает это с нытьем на тему, что начал пить из-за меня. В качестве доказательства демонстрирую шрам от вилки, но это ее не пробирает. Вообще, этот шрам, кажется, действует исключительно на ментов.
Поэтому я возвращаюсь к началу и начинаю просвещать Людмилу о горькой жизни в тюрьме. Тут я планирую чуток приукрасить, благо, сравнить ей не с чем.
Но тут Людмила приходит в себя и пояснят свое «с какой стати». Оказывается, что она имела в виду не «с какой стати я буду вам что-то рассказывать», а с какой это стати я ищу преступников сама вместо того, чтобы доверить дело профессионалам.
Объясняю, что Галька была моей подругой, а гадкие менты не особо чешутся искать ее убийцу и, похоже, вообще планируют закрыть дело за недоказанностью (Хучик, прости!). Литература понимающе кивает, и я снова прошу рассказать про скелет.
Мы возвращаемся в комнату с включенным светом и усаживаемся на ободранный диванчик с торчащими пружинами (а что, он вполне сочетается с разномастными обоями, кривым письменным столом, гнутой лампой на оном и тусклой «лампочкой Ильича», торчащей из беленого потолка безо всякого абажура), после чего Людмила толкает речь. Точнее, пытается:
— Валь говорил, что вы… вы..
На втором «вы» она запинается и поднимает наверх огромные, подчеркнутые косметикой нежно-наивные глаза.
— На «ты» тоже можно, — говорю я. — Я на такое не обижаюсь.
И, кстати, что это за «Валь»? Неужели товарищ Данилов? Какая-то женская кличка. Хотя не думаю, что кто-то, кроме меня, будет звать его «мерзкий физик».
— Валь всегда говорил, что ты полнейшая бездарность, — с некоторым облегчением продолжает Людмила. — И что твое место всегда было у… у помойного ведра. С тряпкой. И нужно быть откровенным глупцом, чтобы… чтобы тебя повысить.
Лестно, ничего не скажешь. И образы какие художественные. Метафоры она, наверно, от себя добавляет. Едва ли суровый физик будет всерьез говорить фразами из романов. Ну, я это про «полнейшую бездарность» и «место у ведра».
— …и мы были в таком шоке, когда узнали, что ты попала в больницу. А Валь ударился в жалость, звонил каждый день, узнавал, как ты там; а потом рассказал, что, может, если бы ты не стала уборщицей, на тебя бы никто не напал. А ведь могла и не стать, если бы он не украл тот скелет и не спрятал череп в твоих вещах…
Ее речь прерывается всхлипом. И ведь не меня ей жалко, заразе, а своего драгоценного физика! И тот тоже хорош, гаденыш, через сколько там лет его совесть замучила?
По-видимому, желание расцарапать ему физиономию и выдергать волосы вплоть до бровей таки отражается на моем миролюбивом лице, потому, что Литература нервно вздрагивает и предлагает:
— Давай я схожу на кухню и сделаю чай.
А что, я почти согрелась, но от чего-нибудь горячего (но не горячительного!) не откажусь.
— Я только за.
Я поднимаюсь с дивана, и тут дорогая Литература начинает вести себя странно. Точнее, еще более странно, потому что она и раньше не была образцом логики:
— Да ладно, сидите, — щебечет она. — Там холоднее, а вы замерзли…
И это вроде бы верно, здесь греет воздух электрический обогреватель (я даже куртку сняла), а там ничего подобного, но с какой это стати такая забота?
Решаю не возражать. Дожидаюсь, пока Людмила выскользнет на маленькую кухоньку и щелкнет электрическим чайником (его шум разносится на всю дачу), и, скинув обувь, подкрадываюсь к кухне, чтобы приникнуть глазом к щелочке (как и во многих дачных домах, «сварганенных» из наворованного на стройках или некондиционного материала, дверь неплотно прилегает к косяку).
Обзор, мягко говоря, так себе — по сути, мне видно лишь ножку от табуретки и край стола — но слышимость на уровне. Вот нервные шаги, вот плеск наконец-то вскипевшего чайника, вот металлический шелест (похоже на чайный пакетик)… а это что такое? Такой странный шорох, как будто она рвет бумагу. Улики уничтожает? А это что за странное булькание? Один, два, три, четыре, пять, и все это перемежается шорохом! Потом металлический звон — стук ложки о чашку!
Похоже, что дорогая Литература изволила подмешать что-то в чай. Причем едва ли себе. Так… шорох… шаги… а теперь надо сваливать, пока меня не заметили.
Тихонечко возвращаюсь назад. Обуться я, видимо, не успею, поэтому просто сажусь на диванчик, поджимаю под себя ноги и укрываю колени курткой. Людмила возвращается минут через пять, к тому времени я успеваю окончательно заскучать и даже подумываю о том, не стоит ли снова надеть обувь. И что она там застряла? Таблетки не растворялись?
— Замерзли? — с фальшивым участием интересуется Литература, протягивая мне кружку с дымящимся напитком. — Ничего, сейчас согреетесь.
Опять на «вы»! Похоже, несчастной учительнице неуютно травить человека, которого она называет на «ты».
Принимаю кружку, подношу к губам. Людмила нервно сверлит глазами, приходится отхлебнуть — опасно, конечно (кто знает, что там намешано), только, сдается, в чашке не отрава, а какое-нибудь быстродействующее снотворное (или слабительное). Ну не тянет она на убийцу! С таким красноречивым лицом ее давно бы разоблачили.
После первого и единственного глотка во рту остается слабое, но весьма специфическое лекарственное послевкусие — похоже, пятью таблетками дело не ограничилось. Ну уж спасибо, у меня нет желания травиться чем бы то ни было.
Стоит глотнуть чай, Людмила ощутимо успокаивается, но все же глаза не отводит. Надо как-то отвлечь ее от моей кружки. Послать, что ли, на кухню? Так не пойдет ведь, зараза. Откажется.
А что, если…
— Давайте вернемся к убийствам. Подонку, который не постеснялся подсунуть мне череп от Гамлета, наверное, ничего не стоит выкинуть школьника из окна…
Сработало! Коварная отравительница отводит взгляд от моей посудины и резко, с надрывом заявляет:
— Валь не подонок! Он… он умный и честный, он никогда…
Да-да, разумеется. Умный и честный это и так редкое сочетание, а физик тут вообще пролетает по всем статьям. Но открывать глаза на «прекрасного принца» я не спешу. Заметив, что я не настаиваю на «подонке», Людмила слегка успокаивается и начинает вешать на мои ушки свою дешевую китайскую лапшу.
Однажды вечером, начинает она, ее драгоценный физик задержался на рабочем месте едва ли не до девяти вечера. Перед уходом он обнаружил в своем кабинете незамеченного сторожем «зайца». Который, как оказалось, поджидал его несколько часов.
Сбиваясь на шепот, Денис Костылев рассказал о том, что его хотят убить, а кроме физика ему обратиться не к кому. Наш Валь, разумеется, не поверил этой байке, прогнал ребенка домой, а на следующий день мальчишку выбросили из окна. Сам физик при этом не присутствовал — пил чай в столовой в компании молодого трудовика, у которого тоже было «окно» (респект новой, еще не освоившейся на своем месте методистке). Его видела куча народу, начиная от дежурных и заканчивая столовским персоналом, поэтому никаких подозрений он не вызвал. Но все равно — ничего приятного.
В общем, он тоже решил разобраться. Как я.
И эти «разборки» тоже привели его на больничную койку. Не знаю, что физик успел нарасследовать — Людмиле он рассказал только то, что подростка убило совершило некое неустановленное лицо, которое провела в школу одна из уборщиц. Кто именно это сделал и что за «лицо» повадилось убивать в нашей школе, Людмила не знала, а физик не сообщил.