Лесные гости

Я ей говорю что-то вроде «Да, да, баб Варь, конечно. Пойдемте-ка домой, там уже чай вечерний, вас, наверно потеряли». А она знай свой бред лепечет. Я тихо-тихо, бочком постаралась ее обойти – хотела, раз уж она сама не идет, к ней домой добежать и на помощь позвать (она через три дома жила) – а она… Даже не знаю, как описать. Лицо скривила, оскалилась, за руку меня как схватит! И зашипела, почему-то на этот раз совершенно нормально, отчетливо, что я должна немедленно за ней идти, а то худо будет.

Вот тогда мне реально страшно стало. В бабульке-божьем одуванчике, в ее руке какая-то нечеловеческая сила, глаза злющие, дикие, оскал… Я перепугалась, говорю, да, пойдемте, и к дому ее снова поворачиваю. А она дернула сильнее, говорит, сейчас, мол, пойдем, и тащит в совершенно другую сторону! К лесу!

Не знаю, что было бы со мной, если бы моим друзьям не надоело меня ждать. Они вышли мне навстречу, закричали мне, чтобы я поторапливалась, руками замахали, и… баба Варя, еще раз злобно на меня покосившись, взяла и исчезла, как будто не было ее.

Я в полном шоке к друзьям подошла, спрашиваю, видели ли они что-то, а они «Стоишь», говорят, «Как дурочка, руку вперед вытянула и глазами хлопаешь». А бабы Вари, по их словам, рядом со мной не было. Я перед друзьями извинилась и домой пошла, не до танцев мне стало…

А на утро увидела, как гроб из дома соседей выносят. Оказалось, что баба Варя умерла третий день назад, хоронить время пришло. Взрослые говорили, моя бабушка даже оплакивала подругу, но я, в силу молодости и других совсем забот, как-то не обратила на это внимание.

Но получается… Раз баба Варя была мертва уже три дня как, а мои друзья ее не видели… Кого я встретила? И куда оно меня тащило? У меня нет ответа на эти вопросы. А у вас?

В поле над обрывом

Яцек и Марья были прекрасной парой. Молодые, красивые… Рыжая, поцелованная солнцем Марьяша, бойкая на язык, боевая, рядом с Яцеком превращалась в тихую скромницу, смотрящую снизу вверх на любимого таким взглядом, что даже у чёрствого старосты деревни сердце екало – такая там была всепоглощающая, слепая любовь. Даже поп местный – до чего противник вмешиваться в людские дела – и тот родителям парочки наказ дал, чтобы не дурили – оженили ребят по-быстрому, а там, дело молодое, и внуки пойдут.

Вот только родителям молодых вовсе не до свадьбы было. Яцек – он не из простых, деревенских, самого барина родственник, и хата у родителей большая, и двор, все при нем. Родители уже и невесту ему отыскали – дочку купца местного, и к работе пристроили, чтобы без дела не маялся, а сынок-то все одно «Люблю Марью, больше жизни люблю, что хотите со мной делайте». Да и Марьины предки не шибко были рады такому жениху. Они де из простых, крестьянских, с рассвета в поле, какая уж тут любовь. Работать надо, семью кормить, и мужик чтоб дома был рукастый, при деле, а не избалованный барчук.

Так и сказали обоим, не сговариваясь между собой, что нет молодым благословения, и не будет. Нечего дурью страдать. Расходитесь, мол, и честь девичью не позорьте, пока делов не наворотили. А те все равно уперлись, любовь у них… Дошло до того, что мать Марьяшу в доме запирать стала. Все на покос уйдут – а девку как собаку шелудивую на цепь подле печки, и дверь снаружи подпирали, чтобы не убежала.

Но… где молодость и любовь, там нет замков да запретов. Находили как-то способы видеться, ничего парочку разлучить не могло, даже проклятия материнские не работали. Да только что с той радости – видеться тайно, когда хотелось совсем другого. Не на сене тайком по-быстрому губы любимые целовать, а в собственный дом привести, хозяйкой назвать, детишек народить…. Пытались и лаской, и уговорами родных смягчить, но не было с того толка.

А когда сваты к дому Яцека пошли, поняли молодые, что не дадут им счастья быть вместе. Разлучат любой ценой. И тогда предложил Яцек дело черное. Говорил, что без Марьяши ему и света белого не надо, лучше уйти и потом, в другой жизни встретиться. Венок из полевых цветов на головку девичью называл, женой кликал и вел за собой за поле, туда, где обрыв вниз, глубокий и страшный, а внизу камни да речка.

«Любишь меня?» спрашивал, а Марьяша как заведенная отвечала «Люблю, жить не смогу без тебя, больше всего на свете люблю, больше отца и матери, больше бога…» «Тогда», говорит, «Прыгать надобно».

Не было страшно Марьяше. Она только венок поправила, за руку Яцека покрепче ухватилась, улыбнулась милому в последний раз и шагнула в пропасть. Думала, любимый за ней, следом пойдет. И будут они вместе на облаке сидеть. Вот только…

Струсил Яцек. В последний миг отпустил девичью руку, ухватился за выступ и удержался на самом краю. Хотел и Марьяшу остановить, руку протянул, но успел только пару колосьев ржаных с венка ее ухватить….

Горевал потом, сам не свой ходил, чернее ночи, по деревне, народ пугая. Любовь свою погубленную оплакивал. А все ж не признался никому, что он сам – своими руками, губами своими грешными – Марьяшу сгубил, сказал, сама прыгнула, остановить не успел. Поверили или нет – то только людям ведомо, кто-то – родители Марьи – в вовсе в след ему плевали – но остальные жалели парня, переживали, как он оправится…

Но горе – гореву, скорбь ушла со временем, слезы высохли, а невеста, родителями назначенная, вот она – рядышком. Милым зовет, лаской и словом добрым дорожку в сердце скорбящее протаптывает. Спустя год понял Яцек, что надо дальше жить, и уже сам сватов заслал, жениться. Покойницу-то уже не вернуть, как не рыдай…

Привел в дом ту, что женой перед Богом и людьми назвал, руки ей целовал, как раньше Марьяше… Ладно жили, весело и споро, все в доме получалось. Любил или нет, Яцек и сам сказать не мог, но теплело в груди, глядя на молодую жену. Когда слова заветные «Сына тебе рожу по осени», услышал, и вовсе растаял. А Марья… Лежала себе за оградкой в жальнике, к той поре уж и не ходил к ней никто.

Вот только с той поры, как новость о сыне узнал, стал замечать Яцек, что происходит что-то… Непонятное. Пугающее. Жена плакала по ночам ни с чего, вещи в доме переставлялись будто сами собой, молоко прокисало… Дела на спад пошли, как не вертелся Яцек, чтобы семью прокормить – за что возьмется, все прахом идет. Думали – сглазил кто или домовой шалит, обряды положенные делали, как старики учили, только хуже становилось с каждым днем. Чем ближе роды, тем ужаснее бесновалось нечто, поселившееся за порогом их дома.

Она пришла, когда молодая жена на палатях криком исходила первенца выталкивая. Яцек зашел в сени, видит – вокруг травы полевые разбросаны, и тонкие ржаные колоски то тут – то там по полу мелькают. Закричал в ужасе, бросился до жены – а над ней Марья, красивая, рыжая, как тогда, с венком на голове, который он сам на голову ей надел. Стоит, скалится, да приговаривает «Что ж ты, Яцек, новую жену поверх старой привел? Женаты мы с тобой, венчаны перед Богом, а ты… Заберу ее с собой, как есть заберу, будешь один куковать, с бедой своей стопку опрокидывать…»

Взмолился тогда Яцек, заплакал, просил оставить невинную душу – его с собой забрать, если злоба и обида Марьины так велики. Но… «Ты меня не пожалел. И я не пожалею», сказала, и в ту же секунду, последний раз вскрикнув в горячке родильной испустила дух молодая жена Яцека. А с ней вместе и нерожденный сын.

Похоронил их Яцек молча. Ни поминок, ни проводов достойных – сам гроб сколотил, сам до жальника на телеге донес и закопал. И с тех пор ни с кем словом не перемолвился, в люди выходить перестал, только иногда нет-нет, да и слышали соседи, как ругается он с кем-то, прощения просит и воет, как дикий зверь. А как осень следующая наступила, пошел в ржаное поле, что рядом с обрывом, где Марья погибла, поджег его и сам угорел.

Старики говорили, расплаты искал.

Экскурсия на тот свет

Мы просто хотели повеселиться. Мы думали, что отправиться в тур по самым странным местам штата будет отличной идеей. Мы… Да ничего мы не думали, тупо сидели в микроавтобусе и заливались дешевым пивом, пока гид пытался вдолбить в наши головы хотя бы немного мыслей о местных полях и самом большом хот-доге на всем юге.