Пятнадцать ножевых

Вот же сволочь, ручных пропагандонов тебе мало, так и меня подставить решил?

— Никаких предложений не поступит, — ответил я и, пока заведующий открывал рот для очередного обвинения, продолжил: — Я состою на учете в комсомольской организации мединститута, поэтому не могу вносить предложения в таковую по месту работы. Вместе с тем я считаю, что сознательный советский гражданин везде, в том числе и на вызове должен проводить работу с населением и разъяснять политику партии и советского правительства...

Лебензон слегка охренел. Пока что он только кивал как китайский болванчик — слова про КПСС всегда вгоняют любого советского человека в легкий транс, так что я продолжил:

— Каждый комсомолец должен уметь дать отповедь грязным инсинуациям, которые распространяют бесчисленные враги нашего самого передового в мире государства! — тут в зале кто-то из понявших, куда я веду свою речь, хрюкнул, сдерживая смех. — Надо спросить у нашего товарища: может, он излагал содержание передачи с целью осудить клеветнические измышления, а написавший жалобу сознательный советский гражданин просто немного не разобрался? Наверное, так и было, так же, Каримов?

Ароныч сидел как оплеванный. Вместо того, чтобы вызвать этого языкатого любителя вражьих голосов и предупредить, дабы тот поменьше трепался где не надо, он согнал зачем-то собрание. Впрочем, ответ на сигнал я ему только что продиктовал практически. По крайней мере, Каримов, если не совсем дурак, в объяснительной так и напишет. Сейчас эпоха расцвета политических анекдотов. И каждый второй из них начинают стандартным запевом: «Ехал я в трамвае, и какая-то тварь рассказала. Пока повернулся дать отповедь, негодяй вышел на остановке». То же самое, только другими словами, и Лебензон должен был написать. Так что продолжил он метать молнии уже с гораздо меньшим энтузиазмом. Что-то забухтел про космические корабли в Большом театре, опять зыркая на меня.

Тут прозвучало спасительное «Седьмая, Томилина, на вызов! Повторяю...», и мы с облегчением ушли. Впрочем, воодушевленный отодвинувшейся расправой Каримов успел благодарно кивнуть.

***

Что-то такое с Томилиной творится. То глазки мне строила, чуть ли не в машине согласна была, а утром позвонила куда-то, и упорхнула, сославшись на занятость. Вот кто их поймет, этих женщин? У меня до сих пор не получилось.

Так и побрел домой один. Зашел в гастроном, в овощной, в булочную — и всё, продуктами нагрузился, будет из чего приготовить горячее. Да хоть «змеиный» супчик на картофельно-вермишельном бульоне и с зажаркой из лука и мелко порубленной вареной колбасы. Но сначала мыться и спать. Пора прекращать эти трудовые подвиги. Оставлю ночные дежурства и парочку выходных прихватить, чтобы ноль семьдесят пять ставки получалось. А нет, и половинка сойдет. Я не железный, а здоровье важнее.

Но только я успел рассортировать жратву по местам, как нате — зазвонил телефон. Кого еще с утра пораньше?

— О, Андрюха, еле дозвонился! — зачастил Давид. — Тебе до двенадцати кровь из носу в партком института явиться. Выбритым и трезвым.

— Да погоди бежать, — оборвал его я. — Что мне в парткоме делать? Я вроде не член партии.

— Не знаю, сказали — разыскать и привести, я и выполняю. Как дисциплинированный студент, — захохотал Ашхацава.

— И второй вопрос: где мои зимние вещи? А то холодать стало.

— Да ты их все весной матери отвез, чтобы не мешались, — ответил Давид. — Всё, давай, я тут пару часиков еще и в общагу. Заходи, не стесняйся. Пивка попить надо. Немного, по паре кружек, расслабиться.

Интересно, что там в институте от меня хотят? Из-за грамоты от МГК? Ну да, такое в нашей альма матер редкость. Но если там где выступить и вдохновить, так это через комитет комсомола. А партком? Вообще даже представить не могу. Главное, чтобы не ругали. Хотя вроде и незачем. Сейчас всё узнаю. Кстати, Степану Авдеевичу вторую половину коньячной дани занести надо. Не просто так он меня почти месяц прикрывал. А то подумает еще, что я его кинул.

В парткоме я раньше никогда не бывал. Дверь видел, а внутрь не заходил. В принципе, ничем от других присутственных мест не отличается. Чуть получше деканата, да и то, за счет меньшей пошарпанности. Ходят сюда всё же реже, и не студенты. И секретарша здесь сидела суровая и возрастная. Почти на секретной работе, как же.

Зашел, представился.

— К Борису Константиновичу, — кивнула она на дверь. — Свободен сейчас.

О как! Да тут почти что демократия! Даже в приемной не мурыжили, сразу запустили. Мужика этого я вроде видел. Не то на организации здравоохранения, не то на госпитальной терапии. Он встал, из-за стола вышел, руку пожал. Что им от меня надо? Не к добру это.

— Присаживайтесь, Андрей, — предложил он. — Давайте сразу к делу. От имени партийной организации поздравляю вас с высокой наградой.

Я промямлил что-то в стиле «на моем месте каждый» и так далее.

— Возможно вы слышали, Андрей, что комсорг вашего курса Петр Баринов по семейным обстоятельствам был вынужден перевестись в другой вуз.

Покивал, мол, знаю. Я эти обстоятельства, можно сказать, руками щупал. Я уже начал догадываться, за каким хреном меня позвали сюда и это вызвало какие-то неприятные ощущения в эпигастрии. Под ложечкой засосало, короче.

— Учитывая, что на вашем потоке кандидатов и членов партии нет, было высказано мнение выдвинуть вашу кандидатуру на эту должность...

Борис Константинович еще пару минут пел соловьем, какая это высокая честь и всякое такое. Количество плюшек, причем вполне реальных, впечатляло. Был бы я прошлым Пановым, оставалось бы только спросить, где тут расписываться кровью. Мне сулили любую специализацию по моему выбору на шестом курсе, место на кафедре и возможность защиты кандидатской чуть ли не по окончанию интернатуры. Жилье не предлагали, знали, что уже есть. Вишенкой на торте была замануха при отсутствии косяков через год сделать меня кандидатом в члены. Чтобы диплом с партбилетом получить.

Отказаться от такого мог или сектант, или отщепенец, ненавидящий нашу советскую родину. Слова «нет» не ожидал никто. Я сидел и лихорадочно думал, как бы так отказаться, чтобы мне еще и посочувствовали. Партийный босс наверняка решил, что я просто охренел от счастья и ждал, когда я приду в себя. Он даже кашлянул, вполне осторожно, впрочем, чтобы ускорить процесс.

— Борис Константинович, — начал я самым вкрадчивым голосом, какой только смог изобразить. — Хочу доверить вам один... даже не секрет, но, скажем... факт, который пока нельзя разглашать...