Страница 4 из 9
Лекарство оказалось несовершенным, но и исправить теперь ничего нельзя. Гендерный вопрос стал ещё острее, потому что вместо двух полов мы получили четыре. В декларации независимости от 1776 года основными правами человека провозглашались право на жизнь, свободу и достижения счастья. Всех этих прав омеги были лишены: их убивали, заставляли рожать или принуждали к браку.
К счастью, в цивилизованных странах военные быстро взяли всё под контроль и утихомирили недовольства. Омегам вернули их права (на словах – полностью, на деле – частично), а после введения законов о неразглашении пола, определить на взгляд кто же альфа, а кто другой представитель мужского населения стало невозможно. Только перед течкой у омег начинал выделяться более сильный и резкий аромат для привлечения самцов. Тогда-то хвалёная альфья идеальность и страдала, потому как от этого запаха они теряли голову и готовы были за течной самкой, а точнее, омегой, на коленях ползти.
Может, это и не понравилось убийце? Никакому идеалу не хочется знать о своей слабости…
Мой отец стал омегой – принять это было сложно, но я пытался его поддержать. Он стал ходить в психотерапевтические группы, читал много информации и посещал психолога. Первую течку он провёл в больнице, а на вторую поехал в какой-то клуб, которых много развелось по стране, и где омеги могли получить своеобразную помощь от других омег. В моём представлении отец был достаточно взрослым и сознательным человеком, который понимал, что делает и на что идёт. Оказалось – нет.
Секс с другим мужчиной сильно его пошатнул. Психологически отец не смог стать геем. Или как теперь называть мужчин, которые в силу своей физиологии обязаны спать с другими мужчинами?
Кроме депрессии он подхватил и беременность. На третьем месяце, когда начался токсикоз, отец догадался о возможных причинах общего недомогания, сходил к врачу, а, вернувшись, перерезал себе вены. Взрослому мужчине, перенёсшему потерю любимой жены, дочери и себя самого, настолько стала невыносима мысль рожать самому, что он предпочёл умереть.
Думается, как и многим другим. Статистика утверждает, что в тридцать втором мужчины, ставшие омегами, убивали себя тысячами.
Когда он умер, мне было девятнадцать. Я переехал к своей тётке – Анне Мюллер – невестке моего отца. Она рано овдовела и была замкнутой женщиной, потому, вероятно, ей и удалось выжить. После вакцинации ей предложили сделать искусственное оплодотворение, и она согласилась. Вдвоём мы растили двух маленьких сорванцов – девочку Камилу и мальчика Мая. Если с девочкой всё было более-менее понятно, то из-за мальчика и его воспитания у нас часто возникали споры. Он родился омегой, поэтому Анна одевала его в розовое и дарила куклы. Май ненавидел кукол, разбивал носы своим обидчикам в саду и гонял на роликах по улицам. Он был обычным мальчишкой, а общество и моя тётка пытались превратить его в девочку.
– Этого парня, кстати, душили не руками, а верёвкой, – заметил патологоанатом, указывая на последнюю жертву.
– Любопытно, почему он решил сменить способ убийства, – детектив снова стал ощупывать кожу на шее мертвеца.
– Возможно, это не тот же убийца, что был в прошлый раз, – я равнодушно повёл плечами, а Сайман смерил меня презрительным взглядом.
Конечно, толпа линчующих им сейчас была ни к чему. Ведь правительство всеми способами пыталось убедить нас, что всё нормально, жизнь налаживается, а прирост населения обещает, что в будущем у наших детей будет прекрасная возможность завести себе семью. Только не уточняя с кем – с женщинами или омегами.
В тридцать втором маньяков, желающих избавиться от омег, было немало. Наверно, это послужило ещё одной причиной, разрешающей скрывать информацию о поле. И я уверен, огромное количество омег благодарно изменениям. А сколько погибших благодарны убийцам? Думаю, немало…
[1] Официальное должностное лицо, занимается проведением дознания в ходе расследования
[2] Уголовная полиция в Германии
Часть 2
2037. 22 апреля.
Берлин. Аллея Пренцлауэр.
По утрам Берлин напоминал мне город-призрак Ордос. Низкое вязкое небо, солнечные блики в зеркальных поверхностях многоэтажек, густой туман в низинах и мутный, желтоватый дым городского смога. Я любил прогуливаться на работу пешком, обходя пустые скверы и парки, заглядывая в заколоченные витрины оставленных магазинов и брошенные дома. Сонный город казался мёртвым. Пустым и ненужным. Временами я мог представлять себя героем постапокалиптических приключений и, петляя под арками обшарпанных мостов, высматривать бродящих на горизонте мутантов.
Во времена моего детства в городе проживало почти четыре миллиона человек.
Сейчас в Берлине много свободного жилья. Около тридцати процентов квартир не заняты. Пустующие районы государство пытается заполнить молодыми семьями или переселить в муниципальные дома жителей ещё более опустевших городов. Переезд в столицу из маленького Ульма или разорённого Эрлангена – хорошее вложение в будущее. Но переезжать особо некому.
Изменения в мире и в жизни людей не везде прошли гладко. Нетерпимость и жестокие законы восточной Европы не позволили людям принять беременных мужчин. Разобщённость и бедность стран третьего мира лишили часть населения возможности получить лекарство, и некоторые районы полностью вымерли. Глубоко религиозные люди отказались принимать лекарство сами. А в коммунистических странах правительство уверяло, что вакцина – это диверсия и попытка убить оставшихся граждан. Образцы им были переданы, и я уверен, что верхушка общества получила свою долю, остальным же было сказано, что их медицина создаст своё лекарство. Последние пять лет новостей почти не поступало: жёсткий контроль и военные кордоны на границах лишили меня дальнейшей информации об их жизни. Во многих среднеазиатских странах омег казнили как противоречащих Корану и оскорбляющих веру своим существованием. В африканских странах омег во время течек приковывали к позорным столбам, и все желающие могли с ними совокупиться. Я слышал, даже в прогрессивных странах людей заставляли принудительно сдавали кровь на определение пола, и омег расстреливали прямо за медицинской палаткой.
Омег забивали камнями, сажали в камеры, пытали, кастрировали. Мне страшно представить каково было живущим там мужчинам – после принятия вакцины внезапно стать изгоями и врагами всего народа. Я откровенно презирал эти нации, и радовался грядущему самоуничтожению населения, ведь оставшиеся женщины не смогут поддержать их существование…
В здании Аксель Шпрингер жизнь зарождалась только после девяти, так что в восемь я мог беспрепятственно попить кофе в общем зале перед телевизором, забросив ноги на журнальный столик. Народу в здании было немного – низкая населённость крупных городов подарила нам свободное пространство и огромное количество рабочих мест. Только работу предлагали женскую, которую нормальный мужчина счёл бы слишком низкооплачиваемой или непрезентабельной. Женщины выполняли всё без вопросов. И после этого кто-то может говорить о том, что раньше не было гендерного неравенства?
Когда кофе был выпит, а все свежие новости прочитаны, большая часть сотрудников находилась уже на местах. Ко мне же подсела Лори, жена Матиаса Дёфнера – нашего гендиректора – и одна из двух женщин, работающих в Ди Вельт.
– Доброе утро, Эдвард, – она мило улыбнулась и положила свою наманикюренную ручку на мою.
– Доброе, Лори, – девушка меня привлекала не только внешне, но и весёлым нравом и позитивным настроем. Даже, несмотря на то, что она была непроходимо глупа и недостижима как спутница, я с удовольствием с ней общался и тайно мечтал о взаимности. – Проверить твою новую статью?
– Да, Эд, ты просто читаешь мои мысли. Если поможешь, испеку для тебя лазанью!
Я рассмеялся, дружественно похлопал её по колену и перехватил протянутую мне флешку. Уверен, как всегда детскую бредятину написала, и мне придётся переделывать её статью с нуля. Но мне нравилось ей помогать, наверное, подсознательно всё-таки на что-то надеялся. Всем нам только и остаётся, что надеяться, потому как женщин осталось так мало, что не хватало даже на самых лучших.