Предварительное дознание

Врач обернулся на моё появление и недовольно поморщился, Сайман же с победной усмешкой окатил ледяным взглядом. Отлично – теперь можно отвечать ему тем же. Мне не хотелось ссориться, но спускать такое отношение к себе я не собирался.

Патологоанатом в нескольких словах объяснил нам, где что находится, выдал сержанту бумаги и отошёл в сторону.

Трупов я не боюсь, видел их на своём веку немало. Особенно после первого всплеска эпидемии, когда тела устилали улицы. Но смотреть на мертвеца всё равно желания не было. Я вытащил ящик с его вещами, внимательно осмотрел их и приложенные полицейские фото с места преступления. Из одежды были тёмно-синие зауженные штаны, светлая рубашка с широкими манжетами и коротким жабо. Жертва, похоже, была модником или, как и многие омеги, поддавалась общественному мнению и старательно показывала свою трансгендерность в одежде и манерах. Ещё раз взглянув на фото, я понял, что этого мужика раньше не видел.

– Четвёртая жертва?

– Ага! – Сайман выглядел довольным, словно сам их убил.

К чему такая радость, я не понимал. Детектив внимательно рассматривал следы на теле трупа. Но, наверняка, как и у предыдущих трёх ничего там не найдёт. Убийца действовал осторожно и не оставлял улик.

В заднем кармане брюк жертвы обнаружилась визитка клуба КатцАуге, название было знакомо и быстро нашлось в моих записях. Три предыдущие жертвы вышли из этого клуба и пропали. Наверное, Сайман уже в курсе, но я всё равно показал ему визитку.

– Мы были там, раз пять уже – всё без толку. В этом клубе собираются омеги в период течки, ищут себе пару и уходят с ней. Никаких имён, никаких контактов. Было бы проще, если бы они были проститутами, а так они приличные люди, просто встретившиеся не с тем человеком.

Я удивлённо задержал на нём взгляд, мне показалось странным, что в голосе не было презрения, когда Сайман говорил о жертвах. Впрочем, скорее всего первое впечатление мною было чересчур драматизировано. Люди – загадочные тёмные лошадки, вернее, чёрно-белые зебры с плохими и хорошими качествами, и однотонность в наше прогрессивное время информационной распущенности крайне редка.

– Я тоже съезжу, взгляну.

– Езжай, – махнул он рукой, – только не советую цеплять там парней, их никто не проверяет, можно наткнуться на вора или какого-нибудь больного ублюдка.

Я просто кивнул. Наверно, так и было относительно этого клуба. И всё же не хотелось бы слышать подобное о течных омегах.

Течные омеги – звучит так, словно это отдельный особый вид. Несомненно, многие так и думают. В действительности всех выживших и прошедших лечение можно назвать отдельным видом. То, что сделали с нами учёные, с одной стороны спасло нашу цивилизацию, а с другой – уничтожило. Мы больше не люди, в том понимании этого слова, в каком создал нас бог или эволюция. Мы нечто иное, сотворённое генными инженерами и их спасительными сыворотками.

В двадцать восьмом вакцинация в Германии стала обязательной. Вводили вакцину всем, даже младенцам. К двадцать девятому, по уверению учёных, в нашей стране не осталось ни одного не вакцинированного, а значит – ни одного человека. Кроме того, гуманитарная помощь: добровольцы и машины с медикаментами были высланы международными организациями во все уголки Евросоюза. В тот момент практически никто не сопротивлялся, потому что о последствиях говорили слишком мало, и точной информации просто не существовало.

До сих пор идут споры, что послужило причиной катастрофы. Некоторые уверяют, что мутация пошла от транссексуалов, которые в огромном количестве кололи себе гормоны. Кто-то винит геев, их всегда было удобно винить во всём. Но, так или иначе, в начале двадцатых годов женщины стали вымирать. Именно вымирать, а не болеть и чахнуть. Лекарства не было, а болезнь распространялась с критической скоростью. Через шесть лет учёные заявили, что заражение происходит от контактов с мужчинами. Большинство женских монастырей и общин не пострадали от болезни, и люди пытались надумать причину.

Моя мать умерла, когда мне было двенадцать. Сейчас более или менее установлено, что зараза оказалась в воздухе, и заражены были все, а значит, отец не виноват в её смерти. Но тогда я и моя старшая сестра Марго ненавидели его, винили в изменах и на фоне человеческой катастрофы пытались пережить свою собственную, когда мать погибла, а отец стал врагом номер один.

Мы набрасывались на него, обвиняя во всём, а он сторонился нас, приходил, понурив голову, и уходил до того, как мы отправлялись в школу. С сестрой нам было проще – мы жили друг другом, поддерживали во всём, делились сокровенным, вместе боялись и ненавидели. Когда весь мир рушился, рассыпался за нашими окнами, меня волновало лишь позавтракала ли Марго, поглажено ли её платье и не пропустила ли она автобус до школы. Она была старше меня на два года, но ухаживал и заботился о ней я. У нас никого не было кроме друг друга, и эта замкнутость помогла Марго достигнуть совершеннолетия. Но не спасла её от всего остального человечества.

В восемнадцать у неё было много мальчиков, но она обещала мне, что не будет рисковать. Тогда все считали, что болезнь передаётся только половым путём. Марго уверяла, что с ней ничего не случится, секс ей не интересен, и она ещё слишком молода. Она смеялась, глядя с беспокойством на вручаемые мною презервативы и слушая нотации о безопасном сексе. В силу своего подросткового возраста, я много об этом знал и думал, но Марго была наивной девчонкой или хотела такой казаться. Я ей верил, идеализировал её, и даже сейчас вспоминаю об этой единственной любимой женщине с горьким сожалением и тоской.

У Марго появился постоянный парень, и они часто сидели в нашей гостиной, смеялись, пили пиво. Мне этот парень не нравился, но я старательно пытался вписаться в их весёлую компанию – хотелось проводить время с сестрой и её взрослыми друзьями, чтобы самому притворяться взрослым. Когда Марго заболела, я пытался придушить придурка, которого счёл в этом виновным. Забрался в его дом ночью и накинулся на спящего.

Хотелось его убить, хотя он кричал, что никогда не делал этого без презервативов. Наверно, не врал, но тогда я бы ни за что не поверил. К счастью, его отец проснулся и оттащил меня от уже потерявшего сознание сына. Мне пришлось провести ту ночь в полицейском участке, а Марго в реанимации. В комнате наполненной такими же умирающими женщинами, мечтающими о спасении, но не имеющими ни малейшей возможности выжить.

Марго умерла в двадцать пятом. Отца и парня своей сестры я ненавидел ещё долго, но в двадцать шестом появилась новая теория, что заражение происходит не от полового контакта, болезнь давно была в воде и в пище, а мужчина мог стать катализатором. Это значило, что виновником смерти моей матери и Марго мог быть я сам. Подростком думать об этом было разрушительно. Слишком хрупким казался мой мир, и слишком быстро он рассыпался. По оценкам специалистов, почти восемьдесят процентов всех живущих женщин на тот момент погибло. Это был конец нашей цивилизации, конец нашей расы, и правительство решило создать новую.

Уверен, эксперименты велись уже давно, но, когда состояние человечества стало критичным, учёным пришлось начать тестировать вакцину на людях. Я видел по телевизору улыбающиеся пары – мужчины и женщины уверяли, что полностью здоровы и заразиться уже не могут, незначительные изменения в их организме смогли дать отпор болезни, и их существование подтверждало, что у нас есть шанс. К сожалению, никто из журналистов, освещавших эти темы, не уточнил – какие именно происходят изменения с организмами подопытных. Наверное, именно пришедшее после понимание, что самое важное от нас скрыли, подтолкнуло меня пойти учиться на журналистику.

К тому моменту, когда лекарство стали колоть на улице, начали умирать уже и мужчины. Правительство, наконец, признало, что понятия не имеет в чём причина изначального заражения, но вакцина действительно спасала. Наше лекарство согласились принять многие другие страны. Производство велось где-то в Леверкузене немецкой фармацевтической компанией Байер, и военные самолёты транспортировали термопакеты во все концы света. В той ситуации, казалось бы, о войнах забыли, все пытались помочь друг другу, пытались выжить, объединившись перед лицом общей беды. Но ровно до того момента как ситуация не стабилизировалась, а людям не сообщили – что с ними сделали.