Страница 48 из 51
— Мой отец! Монумент! — зло передразнил муж. — Мой отец всегда был у тебя на первом месте. Но его интересовал монумент, а не ты. Монумент погубил нашу жизнь. Прежде всего, мою. Я его ненавижу.
— Прекрати нести чушь. Монумент — это главное дело нашей жизни. Мы поставили жизнь на монумент. Да, он отнял у каждого из нас очень много, но и дал очень много: славу и бессмертие. Об отце, о тебе, обо мне будут вспоминать лишь в связи с монументом. Мы вошли в историю только благодаря ему.
Он развел руками:
— Что мне до истории! Мне плевать, вспомнят обо мне или нет. Я хочу жить сейчас. Наслаждаться жизнью сейчас. А бессмертие безразлично мне. — Помолчав, спросил: — Нет ли у тебя чего выпить? Должен опрокинуть рюмочку-другую, чтобы успокоиться.
— Абрикосовый ликер подойдет? Я люблю добавлять его в чай.
— Гадость, конечно, но неси.
Похмелившись, быстро приободрился. Перестал стучать пальцами по столу и юродствовать. Превратился в прежнего Пьера, приезжавшего в Петербург. И сказал твердо:
— Мы, конечно, вместе жить не сможем, ты меня променяла на отца, ну да Бог с тобою, и насильно мил не будешь. Просто помоги мне материально, и я отстану.
Мне такой поворот не слишком понравился.
— А не кажется ли тебе, Пьер, что не я тебе, а ты мне и дочери должен помогать материально? Надо нанимать учителей, надо одевать ее как следует и кормить как следует. Да, я заработала кое-что в России, и поэтому Машенька ни в чем не нуждается. Но в мои расчеты помощь еще и тебе не входит.
Он тряхнул давно не мытыми волосами:
— Жаль, что ты не понимаешь… Я хотел по-хорошему… Но тогда придется по-плохому.
— Это как?
— Раскручу дело о разводе. Докажу твою супружескую неверность. Отсужу у тебя не только половину твоего имущества, но и девочку, так как недостойная мать не имеет права ее воспитывать.
Я, похолодев, прошептала:
— Ты не сделаешь этого, Пьер!
— Отчего же? Запросто. Мне терять уже нечего.
Понимала, что он блефует, шантажирует, у него и денег-то нет на судебный процесс и церковный развод, но какой-то животный страх парализовал все мое существо. Я спросила:
— Сколько хочешь, чтобы мы разъехались без взаимных претензий?
— Сто тысяч ливров.
— Ты с ума сошел!
— Нет, пока еще нет.
— Не имею столько. Даже если б имела, если б заплатила тебе — ты оставил бы меня и девочку без сантима?
— Перестань. У тебя пенсия от русской императрицы. Дед всегда поможет. И сама на своих бюстах заработаешь.
— Я должна зарабатывать и выклянчивать у мсье Этьена, ты же будешь просто проматывать мои деньги?
Пьер язвительно улыбнулся:
— Что поделаешь, дорогая: жизнь — суровая штука. Ты со мной обошлась жестоко, я с тобой обхожусь таким же образом.
Понемногу нервы мои пришли в порядок. Стала мыслить спокойнее и логичнее. Заявила твердо:
— Нет и нет. Ничего от меня не получишь.
Он опешил:
— То есть как — ничего?
— Ни сантима, ни ливра. Я двенадцать лет провела в России, заработала на старость себе и на обучение дочке. И теперь должна все это отдать? Никогда. Убирайся.
У него в глазах вспыхнули недобрые огоньки.
— Получается, хочешь по-плохому? Что ж, пеняй тогда на себя. Видит Бог: я стремился разрешить это дело мирно. Ты могла бы ограничиться только ста тысячами, а теперь заплатишь много больше.
— Интересно, каким же образом?
Муж поднялся, взвинченный, взбешенный.
— Скоро сама узнаешь, дура. — Сплюнул на пол и вышел.
Я немедля побежала к соседке (приводила к ней Машеньку, чтобы дочка проводила часы с ее детьми пяти-шести лет) и забрала к себе, чтобы не спускать с нее глаз. Вместе с ней же отправилась на другое утро в Севр к Фальконе-старшему, чтобы рассказать о случившемся. Мэтр опечалился, сетовал, что сын оказался таким мерзавцем, и заверил меня, что я сделала правильно, не отдав ему денег. А потом признался: «Приходил и ко мне в прошлом месяце, я ему вручил двадцать тысяч, так, наверное, уже пропил или проиграл».
Посидели, выпили кофе, успокоились. У Этьена были хорошие новости: приступил к обязанностям помощника ректора Академии художеств и ходатайствовал о принятии меня в академики, все вроде поддержали. А еще он работал над специальным туалетным сервизом по заказу королевы Марии-Антуанетты. Словом, вновь был полон жизненных планов, даже размечтался: «А Бог даст, в будущем году я возьму на фабрике отпуск, и поедем вместе в Италию. Я давно хотел побывать на земле моих предков[12], посмотреть на шедевры римских зодчих и скульпторов. Самое теперь время». Я его горячо поддержала.
Вскоре неожиданно были приглашены на прием в Версаль — и Этьен, и я, и мсье Дидро. Будучи в недоумении, обратились к ученому. Он открыл секрет: русский великий князь Павел Петрович и его супруга Мария Федоровна путешествуют по Европе инкогнито — под придуманной фамилией «князей Северских». И теперь они во Франции — на торжественный обед в их честь попросили позвать и нас. Значит, не забыли! Или даже в пику своей мамочке: та не удосужилась вызвать мэтра в Петербург на открытие памятника, а сынок привечает и чествует. Что ж, какие бы мотивы ни двигали этими людьми, мы остались довольны. И со всей серьезностью готовились к походу в королевский дворец. Кучу денег истратили на новую одежду, обувь и головные уборы. В день приема по дороге в Версаль к нам заехал Дидро (без жены — с ней давно расстался, хоть официального развода и не было), взяв нас в свою карету. Выглядел неважно — бледный, с ввалившимися щеками. Он страдал желудком еще со времени своего путешествия в Россию, но лечиться категорически не хотел, утверждая, будто все врачи — шарлатаны, только травят лекарствами и дерут три шкуры. Но старался улыбаться и рассказывал какие-то веселые байки.
Во дворце царило столпотворение — бесконечные вереницы карет, всё в иллюминации, музыка играет, толчея. Еле протиснулись в один из главных залов. Мэтр Дени уверенно направился к королеве, мы же вслед за ним.
— О, мсье Дидро! — воскликнула она, обмахиваясь веером. — Как я рада вас видеть! Наступило ли улучшение вашего здоровья?
Тот многозначительно поклонился:
— Мерси бьен, ваше величество, я держусь из последних сил. При поддержке моих друзей — разрешите вам представить мсье и мадам Фальконе. Но они не муж и жена, а невестка и свекор.
— Да, да, я наслышана, — улыбнулась Мария-Антуанетта. — Мне рассказывали о вашем, мсье Фальконе, памятнике Петру в Петербурге и показывали гравюру. Очень впечатляет. Вы знакомы с князьями Северскими из России? — И она направила кончик сложенного веера в сторону августейшей супружеской четы, что сидела неподалеку.
— Да, имели честь, — отозвался Этьен. — С маменькой его состоял в переписке. А Мари лепила бюсты императрицы и великой княгини.
— Замечательно. Я преподнесла Марии Федоровне ваш туалетный сервиз, и она от него в восторге.
— Я весьма польщен, ваше величество.
Павел Петрович подошел к нам сам, без особых церемоний. Говорил приветливо:
— Дорогой мсье Этьен, милая мадам Мари, должен извиниться перед вами от всего нашего семейства — за неприглашение на открытие монумента. Это происки Бецкого — к сожалению, Като[13] слишком уж прислушивается к его мнению. Ну, да Бог с ним вообще. Он теперь серьезно болеет, может не оправиться вовсе. Получил, как говорится, по заслугам. А не делай людям плохого! Кстати, знаете, за кого он выдал воспитанницу свою, а на самом деле дочку? За испанца, адмирала де Рибаса, и она родила ему детей. Так что есть кому оставить многомиллионное состояние. Да, Бецкой — один из богатейших людей России. Может быть, богаче него только Строгановы и Демидовы…
Провели во дворце несколько часов, а потом в карете все того же Дидро вместе с ним отправились по домам. Мсье Дени так устал, что проспал всю дорогу от Версаля до Севра. А потом, простившись с нами, сразу вновь отключился.
12
Предположительно, фамилия Falconet, Falconetti имеет итальянские корни. От falcone — сокол (итал.). Ср. также Falk — сокол (нем.).
13
Като — домашнее прозвище Екатерины II.