Sex-shop «Шалунья»

Магазин – это тот же вагон поезда – поезда под названием *жизнь*. Люди встречаются в нем зачастую совершенно случайно. Они общаются или нет, если общаются – это значит, что им повезло, потому что, как ни крути, общение – Дар Божий. Общение в магазине, как и в поезде, ни к чему не обязывает общающихся, в том числе девушек, считающих себя женщинами и женщин, ощущающих себя девушками. Адекватно воспринимающие себя человеческие особи вне зависимости от половой принадлежности с легкостью выкладывают благодарному слушателю – а Славик вне всяких сомнений был именно таким слушателем, – такое, о чем ни за что  не рассказали бы своим близким, особенно тем, ближе кого не бывает. А Славику – выкладывали все. Потому что Славик был благодарным слушателем в том понимании, которое не требует расшифровки. Потому что внимание жило и светилось в его грустных зелененьких глазах, а понимание принимало форму его поникшего вислого носа. И, конечно же, потому, что Славику было все равно, в том смысле, что никогда и ни при каких обстоятельствах он не извлечет никакой личной выгоды из услышанного, но всегда готов помочь в рамках своей специализации. Изредка – зоотехнической.

Люди облегчали душу и уходили, если не просветленными, так более светлыми, Славик же оставался часто грустным, иногда – веселым, но всякий раз на капельку более мудрым.

Люди уходили, словно сходили с поезда на полустанке, и никогда не возвращались. А некоторые все же возвращались, и тогда общение возникало вновь, на более высоком уровне, конечно, а  где же еще существовать общению, как не в секс–шопе? Ведь и  собственно секс – тоже общение. Обратное утверждение далеко не всегда верно. Но что секс – общение – совершенно точно. Без общения секс бывает, но в этом случае он, как правило, либо простое совокупление, либо не простое, либо же является следствием насилия.

Надо признаться, что с теми, кто не были ни девушками, ни женщинами, с теми, кого эти две вышеназванные категории иногда называют грубыми волосатыми животными, отчего те радостно ржут, порыкивают и пощелкивают в ответ зубами, так вот с ними у Славика довольно часто общение не складывалось вовсе. Не задавалось. Но это тема самостоятельного исследования, над которой Славик уже решил для себя поразмыслить на досуге, если такой в ближайшее время представится.

И вот, был день, светлый и прозрачный день середины осени.

Пустой день, какие случаются.

Посетителей не было с утра и, судя по всему, обещало не быть до самого вечера. Потерянный для торговли день, которые часто выпадают в маленьких курортных городках в межсезонье. День, который уже выпал, и в который Славик собирался поразмышлять на выше заявленную тему. Но не успел. Потому что и мерное течение дня, и его пасторальное настроение, и похвальное намерение Славика поразмышлять были грубо и бесцеремонно разрушены.

Лицо девушки, да что там греха таить – женщины, возникшей посреди магазина, лично Славика не расположило бы к общению во всех смыслах. Тем более что он сразу распознал в ней мочалку, которых совершенно недолюбливал.

Нет, пожалуй, Славик не смог бы вот так сразу сложить внятное определение мочалки, но распознавал он их всегда безошибочно.

У вновь прибывшей мочалки было лицо молодой женщины, которая никак не может сложить себе цену, и, хотя ощущает ее на генетическом уровне, тем более что написана она прямо на лбу ее несмываемыми чернилами небесной канцелярии, систематически и сильно ее (цену) завышает.

Мочалка была хмурая, надменная, и в какие–то моменты ее просто вышибало в оскорбительное высокомерие. А Славик как в обратном зеркале видел, какой она могла бы быть веселой, нежной и ласковой. Но он видел то, чего не было, потому что мочалка хоть и была женщиной, но больше–таки мочалкой, и в этом образе все человеческое ей было чуждо. За ошибку свою, за склонность к идеализации Славик и поплатился.

Мочалку, как водится, сопровождал типичный папик, а точней, удачно делал вид, что он ее сопровождает, потому что всем известно, кто кого  сопровождает на самом деле. Он был моложав, благообразен, улыбчив, терпелив и снисходителен, словом – типичный папик. К счастью для Славика, он не рискнул взглянуть на папика в обратное зеркало, поэтому отделался лишь тем, чем отделался.

Мочалка утвердилась в центре магазина, точно в центре мира, своего мира, в точке, равноудаленной от всех витрин, шкафов, полок, стеллажей и вешалок. С недовольным видом, свойственным всем, считающим свои заслуги и свой род занятий заслуживающими больших почестей, чем их им оказывают, она обозрела по кругу все. Потом по второму кругу осмотрела все. Потом обзор и движения ее стали более дискретными, потом она определилась с неким одним направлением и – брызнула туда ослепительно белым маникюром на вскинутой деснице.

– Это? – родила она слово и окрасила его вопросительной интонацией.

Как ни внимательно следил Славик за всеми ее движениями, тем не менее, не уследил. К тому же не сразу уловил сопровождавшую слово вопросительную интонацию и потому переспросил – для устранения неясности и адаптации используемого лингвистического материала:

– Это?..

– Это – что? – настаивала на своем мочалка, причем в голосе ее зазвенела и заклокотала непонятная, ибо ничем не была спровоцирована, ярость, еще пока придерживаемая, но уже готовая вполне стать чьей–нибудь проблемой. Раздражение же уже сыпало из глаз ее искрами, вываливаясь и выбиваясь за габариты и допуски. Сразу стало видно, что мочалка была той еще огневой штучкой, тень предпочитала снимать со шкурой, поэтому, во избежание, Славик собрался с силами, сконцентрировался и даже подтянул внешние резервы, напрямую подключившись к космосу заклинанием «Господи!..» Он проследил за указующим  перстом, сделал поправки на все возможные помехи, учел все факторы, проаппроксимировал со скоростью… с хорошей, поверьте, скоростью, и выдал:

– Это – пеньюар!

Мочалка, как оказалось, не было готова к такому повороту разговора.

– Пеньюар… – слегка опешив, протянула она. – Это?

– Это то, что одевают перед сном, – пояснил Славик. И, понимая, что информация не полная, дополнил ее: – Дороговато, да, но качество хорошее…

И сразу понял, что допустил ошибку, серьезный просчет, ибо состояние мочалки тут же сделалось нестабильным. Она повернула изумленное лицо к молчавшему до сих пор папику и протянула, как бы взывая о помощи:

– Зая, ты слышишь: дороговато!..

Папик улыбнулся в ответ, грустно и молча.

– А ты, Бася, – не унималась мочалка, – купи этот магазин, и тогда мы уволим этого продавца. Зачем нам  такой нетактичный продавец?

– Ну, дорогуся, – отвечал папик бархатным баритоном, все так же грустно улыбаясь, – для этого вовсе не обязательно покупать магазин.

– Правда? – обрадовалась мочалка. И, не обращая внимания на то, что Славик взмок от проступившего из всех пор и дыр пота и, естественно, видя все это прекрасно, вернулась к тому с чего начала.

– А это? – и снова всплеск указующих брызг, и зайчики по магазину, – это – мой размер?

– Думаю – да, – ответил Славик тихо. – Это белье выпускается одного размера, оно эластичное, стрэтч. Там так и пишется: one size. Но, все равно, нужно мерить.

– Он думает! – вскипела мочалка. – Бася, ты только посмотри на продавца, который думает! А вы не думайте! Нечего здесь думать! Просто посмотрите на это…

И она выдвинула вперед, непосредственно к Славику свою и без того хорошо заметную  грудь третьего размера. А то и вовсе четвертого! Натянулась и затрещала ткань, а Славика окатила новая волна пота, теперь горячего и по другой причине. Мочалка поиграла мышцами под легкой тканью летнего платья. Мышцы ее задвигались, мышцы заработали, то наливаясь, то опадая мягкой прелестью, соски при этом то выдвигались вперед, словно стержни из носика шариковой ручки, то прятались, хотя, разве же такое спрячешь? Выдвигаясь, они касались Славика слабой плоти, повергая ее в дрожь и лишая последних сил и устойчивости. Тем не менее, сохраняя остатки профессионализма и, собственно, держась за них, он стоял на своем: