Пустыня

— Скажем, не прятался, а собирался с духом. Размышлял. Советовался.

— И что теперь?

— А что теперь? Любой врач поставит диагноз «астенический синдром» и признает снятие с турнира необходимым по медицинским показаниям.

— Всё так и есть, — это подошел Фишер. — И не он один снимается. Ульман тоже. Но Ульман хоть сдался, а Георгиу…

— Ничего, — махнул я рукой. — Тут другое интересно, не присоединится ли к ним кто-нибудь ещё, не сегодня, так завтра.

— Я слышал, Горт колеблется. И Смейкал. И Портиш. Говорят, истощение нервной системы.

— Ничего удивительного, — подтвердил я. — Истощение — оно такое…

Видел я и другое: и Георгиу, и Ульман, и названные Фишером гроссмейстеры — все из социалистических стран. Может, они тоже должны сдать свои призовые государству? Мне вон десять тысяч оставляют, остальные обещают бонами, а им? Им, может, и не обещают? Просто — заберут и всё? В Румынии, если верить «Грюндигу», всю валюту граждане обязаны передавать государству. На индустриализацию, и вообще. Да и с продуктами в Румынии не вполне хорошо, недаром Георгиу такой стройный. Вот и решил сойти с дистанции. Или всё проще — устал, в самом деле устал? И Ульман устал, и остальные. Не хотят подойти к межзональным турнирам в состоянии полной загнанности. Не факт, что Георгиу поедет в Румынию. Вдруг и во Францию? Или в Италию? Со Спасским ухо держи востро!

— А призовые? — спросил я Фишера.

— С призовыми порядок. Если будет заключение врача, то получат согласно занятым местам. Что это у вас? Шоколадный айскрим?

Я и не знал, что он здесь есть! Это лучшая еда для нашего брата-шахматиста! Жиры и углеводы! Мне профессор Полинг рекомендовал, я попробовал и не жалею.

— Его здесь и не было, айскрима. По-русски — мороженого. Только вчера привезли мороженицу, а сегодня вот опробовали, — сказал я.

— То есть мы как кролики? Испытатели?

— Первопроходцы! Не бойся, я в мороженом разбираюсь. Хорошее мороженое, я его уже утром ел. Живой, как видишь.

И мы ударили по мороженому.

Когда Фишер покончил с десертом и ушел, Карпов перешёл к главному.

— Турнир… Я тоже очень устал.

— Ещё бы. Кто не устал?

— Тридцать туров — это слишком напряженно.

— Тем более в непривычной обстановке — жара, пустыня. Но во влажных тропиках будет куда хуже. И безлимитный матч может состоять из сорока, пятидесяти партий.

— Это…

— Это будет состязание на выносливость. Разумеется. Да. Преимущество будет не у того, кто лучше играет, а кто лучше подготовится физически.

— Но если…

— Ты чемпион. Вноси предложение вернуться к прежней формуле: на большинство из двадцати четырех партий, при счёте двенадцать — двенадцать чемпион сохраняет звание. Если я отберусь на матч с тобой — возражать не стану. Лучше меньше, да лучше, как учит Ленин.

И мы заказали ещё по порции мороженого. В знак взаимопонимания.

Глава 24

24

16 июля 1976 года, пятница

Капитан Ливийской Революции

Телевизор в посольстве был обыкновенный: экран небольшой, изображение черно-белое. Для квартиры годится, на комнату метров в двенадцать, в четырнадцать, а для кабинета посла на сорок квадратов маловат.

Но уж что есть.

Смотрели телевизор мы вдвоем. Я и посол, Майков Антон Иванович. Остальные были заняты, или просто Антон Иванович их не позвал.

А меня позвал. Настоятельно.

На экране был тоже я. И тоже не один. Лидер ливийской революции Муаммар Каддафи в присутствии «других официальных лиц» и корреспондентов разных стран вручает мне орден Капитанов Ливийской Революции. Прикалывает собственноручно на мой мундир.

Да-да, мундир! Орден Капитанов делает его обладателя капитаном ливийской армии. Со всеми вытекающими. Нет, капитанство это не всамделишное. Оно почётное, как бывают в зарубежных университетах почетные ученые степени. Крупное пожертвование — и ты доктор Гонорис Кауза. Буржуазия-с. Ну, а здесь — почетный капитан, да. С правом ношения мундира и — внимание! — оружия. Таков статус ордена, который был учрежден этим летом. И я второй обладатель этого ордена. Первый — Муаммар Каддафи, понятно.

Орден красивый. Напоминает «Красную Звезду», только вместо бойца в центре звезды на зеленом фоне — сура Аль-Фатх. Не вся сура, а только название.

В мундире нетрудно разглядеть крой костюма, что мне построили Лиса с Пантерой. Только шитье золотое, и материал наилучший, натуральный шёлк. Мундир мне передали утром, перед церемонией. Капитанские эполеты!

Кстати, у Каддафи — такой же. Только шитья золотого побольше, и эполеты полковничьи.

Оружие? Каддафи подарил мне перед публикой собственный пистолет, а потом, уже после награждения, его адъютант добавил три снаряженных магазина. Пистолет — золотой! Ну, не совсем, частично.

Как раз на экране телевизора этот эпизод — Каддафи широким жестом протягивает мне пистолет. Рукояткой вперед.

— И где же этот пистолет? — спросил меня посол.

— В чемодане. Вместе с мундиром, портупеей, кобурой…

— Вы должны сдать его.

— Вернуть Муаммару? — мы с Каддафи теперь запросто, как орденоносец с орденоносцем.

— Нет, в посольство сдать. Нам.

— Почему?

— Ну, вы же не сможете перевести оружие в Союз?

— И?

— А мы переправим… По своим каналам.

— Это хорошо. Только, пожалуйста, расписочку приготовьте.

— Что?

— Бумажку с подписью и печатью. Так, мол, и так, принято у Чижика Михаила Владленовича пистолет «Беретта», золотой, и шестьдесят патронов к нему.

— Вы… У вас, Миша, головокружение от успехов. Но это легко поправить.

— Ну, поправьте, поправьте, — легкомысленно сказал я.

Майков Антон Иванович промолчал. На самом деле он не посол, а посланник, послом его зовут из вежливости. И Майков очень хочет стать Чрезвычайным и Полномочным Послом, и потому вести себя обязан осмотрительно. В шахматах угроза часто весомее, нежели её исполнение. В жизни тоже. Советский человек дорожит репутацией, а репутацию трудно заслужить, но легко потерять. Стоит послу дать советскому человеку нелестную характеристику — и всё, он становился невыездным, и это в самом лучшем случае. А то можно и вообще… Мол, хотел изменить Родине путем невозвращения. Инъекция седативных, и тёпленького посадить в наш родной самолет, а там, в Москве, у трапа встретят.

Но со мной так нельзя. Потому что я не в Москву полечу, а в Париж. По делу. Срочно. Завтрашним рейсом в десять пятнадцать по местному времени. Дело важное: передать во Внешторгбанк СССР миллион долларов — без десяти тысяч.

Мой приз, миллион без вычетов, ожидал меня в «Лионском Кредите» на счете, открытом заочно. Но подозрительные французы требовали личного подтверждения перевода всей суммы в советский банк. Вдруг это я делаю под нажимом? Или вообще не делаю, а сижу за решеткой в темнице сырой? Они мастера нагнетать на ровном месте, чужеземные банкиры. Ладно, слетаю в Париж. Безо всякой охоты, между прочим. Нет, я не прочь посмотреть Париж, но посмотреть основательно, без спешки. С Лисой и Пантерой. Месяц, а понравится — и подольше. А так, по расписанию, будет у меня часть субботы, воскресенье и понедельник. Три дня. И то лишь потому, что выходные дни в банке.

Антон Иванович тем временем старался загладить оплошность. Конечно, оплошность. Вдруг я, напуганный, совершу такое, что будет стоить посланнику карьеры? Например, в самом деле стану невозвращенцем? Невозвращенец с миллионом — это, знаете ли, серьезно. Особенно если созову пресс-конференцию и заявлю, что Антон Иванович Майков стращал меня тюрьмой. Или пожалуюсь Каддафи, что Майков отобрал пистолет, и что сделает непредсказуемый лидер Ливийской Революции? Попросит Москву убрать посланника, а на его место прислать настоящего Посла, Чрезвычайного и Полномочного. Да мало ли каверз поджидают советского дипломата на его важном и ответственном посту? Не хватало, чтобы всякие чижики гадили на голову!