Пустыня

Уселся и начал размышлять.

В пустыне очень хорошо думается — если, конечно, за спиной у тебя отель, где есть вода, еда и всё остальное, необходимое для сохранения жизни.

И я стал думать и, одновременно, дышать. Дыхательные упражнения по утрам — верный путь к успеху во всех начинаниях. Ну, пусть не к успеху, но к оценке вероятностей успеха.

Со стороны, верно, считают, что я исполняю фаджр. Предрассветную молитву. Меня поначалу даже сопровождал человечек — не на пятки наступал, а таился шагах в двадцати, двадцати пяти. Верно, приглядывал. Чтобы я не заблудился. Но теперь человечка нет. Может, из окна отеля смотрит в светосильный бинокль? Оттуда я как на ладошке, со второго этажа. Или с крыши.

После того, как проснулся, я опять включил приёмник, но ничего нового не услышал. Первым секретарем ЦК КПСС единогласно избран Юрий Владимирович Андропов. Николай Викторович Подгорный оставил пост Председателя Президиума Верховного Совета СССР в связи с уходом на пенсию. Леонид Ильич Брежнев избран Председателем Президиума Верховного Совета СССР. Всё.

Полагаю, выбрали Леонида Ильича всё-таки не на заседании Политбюро, а на заседании Президиума Верховного Совета, но об этом не говорили. Может быть, пока не говорили. Не в том суть.

А просто — факт.

Что там, на Родине? Срочно снимают Брежнева и вешают Андропова — то есть, конечно, портреты Брежнева и Андропова? Вычеркивают из репертуара оперу «Малая Земля»? Или еще нет, ждут команду? Конечно, ждут. Пока придет команда, пока дойдет до исполнителей. Да и портрет, соответствующего случаю, нужно заказать. Одно дело — член Политбюро, и совсем другое — первый секретарь ЦК. Совсем-совсем другое.

Может, позвонить в посольство? И что я скажу? Так и так, дорогие товарищи, что там у нас делается, и как мне теперь быть?

И они мне тут же доложат, что и как. Ага. Немедленно.

Нет, в посольство звонить я не стану. Туда, думаю, звонят люди посерьезнее. Все специалисты, направленные в Ливию для братской помощи в строительстве социализма. И в штатском, и в форме.

Нужен буду — сами позвонят. А нужен им я буду — точно. Не сколько собственно я, сколько миллион. Нет, понятно, что на весах мировой истории гипотетический миллион — песчинка по сравнению с тратами нашей страны на помощь Ливии, но эта песчинка — на другой чаше весов. На чаше «доходы». А вот доходов от помощи Ливии, думаю, пока немного. Потому за утрату этого миллиона посольских взгреют, ох как взгреют. И когда первое изумление от новости пройдет, они засуетятся и вспомнят обо мне. Не сам посол, но кто-то из его окружения.

А моя задача какая? Моя задача простая: заработать этот самый миллион, только и всего. Пустяк по сравнению с мировой революцией.

Я отстаю от Фишера и Карпова, на одно очко. Иду вровень с Мекингом и Спасским, деля третье-пятое места. Но у меня одна игра пропущена — с Андерсеном. Играется как раз сегодня. Если выиграю (если!) — то сравняюсь с лидерами и буду делить первое — третье место. Уже лучше. Позволит смотреть в будущее с оптимизмом. Дело за пустяком: выиграть у Андерсена.

Ну да, после солнечного удара он не в лучшей форме. Но на жалость не давите, не люблю. Думал я о предстоящем поединке безо всякого ожесточения. Ничего личного, просто если вышел на игру — играй. И да, ничью с Андерсеном мне не заказывали. Потому я постараюсь выиграть.

Небо на востоке становилось ярче и ярче, и, прежде чем показался краешек солнца, я поднялся, отряхнул от песка коврик, скатал его, сунул подмышку и пошел к отелю, стараясь поспеть прежде, чем появится моя тень.

Успел.

Вот сейчас бы, с утра и сыграть, ан нет. В тех турнирах, где я играл, тур начинался во второй половине дня: в три пополудни, иногда в четыре, бывает, что и в пять. Спасский, у которого турнирный опыт несравненно больше моего, объясняет это и традициями, и тем, что так удобнее зрителям: они могут прийти после рабочего дня, допустим, в шесть часов, и застать партию в самом разгаре. Но здесь-то зрителей нет, ну, почти нет! И потому времени свободного много. И как его употребить с пользой? Нет, я не жалуюсь нисколько, со мной занимается сам шейх Дахир Саид Джилани, отдавая мне три часа своей жизни ежедневно, да продлит Аллах его годы! Он, пользуясь шахматной терминологией, сторонник позиционной борьбы. Гонится не за мгновенным результатом, а постепенно формирует выгодную позицию. То одно, то другое — и получается, что мир ислама — это мир людей, живущих великой идеей служения Аллаху ко всеобщему благу и процветанию правоверных.

Я в споры не вступаю, а тоже маневрирую позиционно, расспрашиваю о великих арабских врачах, поэтах и писателях, математиках, путешественниках, воителях, и, конечно, о Магомете и Каддафи, вот так, рядышком. Спрашиваю скромно, памятуя Ибн-Сину: «Когда к невеждам ты идёшь высокомерным, средь ложных мудрецов явись ослом примерным: ослиных черт у них такое изобилье, что тот, кто не осёл, у них слывет неверным»

Нет, конечно, шейх ни разу не осёл, он умный и расчетливый человек, но скромность любит и ценит. Мы все любим и ценим скромность в других, независимо от религии, идеологии и общественного строя.

И, скромно и почтительно попрощавшись с шейхом, я вернулся в отель. Поплавал в бассейне. Он небольшой, бассейн, но в пустыне и это — великое чудо.

Поплавал, поднялся в номер. Обыкновенно перед игрой я радио не слушаю, храня сосредоточенность, но тут не удержался, опять включил «Маяк». Нет, никаких свежих вестей. Страна работает, учится и отдыхает в полной уверенности в завтрашнем дне. И я вместе со страной выхожу на вахту коммунизма. Стране нужна валюта!

Улегся на кровать и лежал недвижно до наступления нужного времени. Размышлял. Потом переоделся в свежее, спустился в ресторан, выпил стакан свежеотжатого гранатового сока и пошёл сражаться с Андерсеном.

Рядом доигрывалась партия Портиша с Хюбнером. И всё. Больше отложенных партий не было, и по такому случаю телевизионщики решили не прилетать.

Шахматы не бокс, шахматы гораздо жестче. Поражение в шахматах — это крах личности. Так считают шахматисты-капиталисты.

«Люблю тот момент, когда я ломаю человеческое эго» — эти слова Фишера растиражировала западная пресса. Не знаю, говорил ли это Фишер, западная пресса и присочинит — недорого возьмёт, но всякое можно ляпнуть. Есть, есть чувствительные натуры, которые после неудачного хода рассыпаются, после неудачной партии рассыпаются ещё больше, а после неудачного турнира прячутся под кровать всерьёз и надолго.

И что прикажете делать? Вот я человеческое эго не то, что ломать — задеть не хочу. Но играть-то нужно, играть на победу, иначе это не игра, а расшаркивание какое-то. И потому для себя я давно решил: с любым соперником играть без жалости. Никто ж его силком за шахматную доску не сажает, всё сам, всё сам. А если натура тонкая — иди в библиотекари, в токари, в строители.

Поэтому я на время забыл обо всем, и погрузился в игру.

Новинками я соперников обычно не балую, играю строго, стараясь сначала получить позиционное преимущество, затем его, преимущество, развить, и, обеспечив достаточное превосходство на конкретном участке шахматного фронта, идти на решающий штурм. Иногда на это требуется тридцать ходов, иногда пятьдесят, а иногда не получается вовсе. Потому что противник тоже не лыком шит — роет окопы, минирует подступы, расставляет противотанковые надолбы. Ведь сил-то у нас поровну!

Но есть и другой способ, суворовский. Удивил — победил! Поставить соперника в положение, когда существует лишь один правильный ход (а такой ход поначалу всегда есть!), и пусть найдет его за доской. Найдёт — молодец, не найдёт — что ж, пусть на себя и пеняет. Потом, после партии, без нервов, без лимитов времени он — или кто-то ещё — найдёт возражение и обезвредит дебютную новинку, но это будет потом. А потом можно будет создать еще одну новинку, а потом еще и еще — как это делал Михаил Моисеевич Ботвинник. Сейчас он в турнирах не играет, а жаль, очень жаль. Но за первое место он, видно, бороться уже не может, а за двадцать первое — не хочет.