Пустыня

— Анатолий, слышал?

— Что слышал?

— Заседание политбюро, ожидается важное правительственное сообщение.

— Леонид Ильич, что ли, умер?

— Не знаю. Вроде бы не должен. С чего бы ему умирать.

— Ну, не знаю. У меня радио такое… проводное.

Да, у всех у нас стояли репродукторы проводного радио, и можно было слушать радио Триполи. На арабском языке. В холле был радиоприемник, но только с диапазоном средних волн и частотной модуляцией. «Маяк» не добивает из Москвы, далеко.

— У меня транзистор.

И мы пошли ко мне, по пути прихватив Бориса Васильевича.

Сели вокруг «Грюндига» и стали слушать.

В десять часов по Москве — ничего, только повторение: «Ждите правительственное сообщение». И опять бодрая музыка. Свиридов, «Время, вперед!»

Наконец, Левитан — Левитан! — провозгласил:

— Слушайте обращение Леонида Ильича Брежнева к гражданам Советского Союза!

Мы переглянулись. Брежнев жив, что успокаивает. Но почему-то его не назвали Генеральным Секретарем, что удивляет.

Пауза в две минуты.

— Дорогие товарищи! Сегодня мной и президентом США Джеральдом Фордом был подписан договор об ограничении подземных ядерных испытаний и о взаимоконтроле на местах. Вместе с подписанными ранее договором об ограничении стратегических вооружений и соглашении о предотвращении ядерной войны этот договор делает мир безопаснее и надежнее. Двадцать пятый съезд Коммунистической Партии Советского Союза продемонстрировал всему миру решимость нашей страны добиваться прочного и всеобщего мира. Могу с полным основанием сказать, что была проделана большая, огромная работа по укреплению нашего государства, развитию интеграции стран социализма, общемирового сотрудничества. Но успокаиваться рано. Нам всем предстоит напряженная работа по развитию нашего государства по пути к коммунизму, по дальнейшему повышению благосостояния советских людей, укреплению мира во всем мире. В этой ситуации я принял решение оставить пост генерального секретаря ЦК КПСС. Нужно дать дорогу новому поколению руководителей, которые смогут, следуя ленинским курсом, привнести в нашу политику динамизм, энергию, новые и свежие решения, занимаясь партийным строительством. Мне же оказано высокое доверие сменить на посту Председателя президиума Верховного Совета СССР товарища Подгорного в связи с его уходом на пенсию. У нас впереди новые и увлекательные перспективы в великом деле коммунистического строительства. Да здравствует наша великая и могучая Родина — Союз Советских Социалистических республик!

Пауза. Минута, другая.

Мы переглядывались, но не спешили обсуждать услышанное.

— Мы передавали обращение Леонида Ильича Брежнева к советскому народу, — сказал, наконец, Левитан.

А потом зачитал постановление Политбюро ЦК КПСС.

Первым секретарем Коммунистической Партии Советского Союза единогласно избран Юрий Владимирович Андропов. Кандидатами в члены политбюро ЦК КПСС избраны Гейдар Алиевич Алиев, Василий Васильевич Кузнецов, Андрей Николаевич Стельбов и Константин Устинович Черненко. Выведены из политбюро ЦК КПСС Кирилл Трофимович Мазуров и Дмитрий Степанович Полянский, в связи с уходом на пенсию.

И потом опять заиграла энергичная, духоподъемная музыка.

Мы подождали ещё немного, но продолжения не воспоследовало.

— Да уж… — протянул Спасский. — Интересное кино, понимаешь.

— Я помню, как сняли Хрущева, я тогда пионером был. Напечатали в «Пионерке», что вот де товарищ Хрущев ушел на пенсию, и вместо него будут товарищ Брежнев — первым секретарем ЦК КПСС, и Алексей Косыгин — председателем Совета Министров. Дома особо об этом не говорили, да и нигде не говорили. Всё прошло тихо и мирно.

— А сейчас не на пенсию, сейчас — председатель Президиума Верховного Совета. Это формально — глава государства, — сказал Карпов.

— Ну да, формально. А по сути должность скорее почетная. Всё-таки главное определяет у нас партия, а Совмин и Верховный Совет проводят политику партии в жизнь.

Я больше думал. Вот Карпов — невозвращенец, вот Спасский переехал во Францию, а всё — мы, у нас, наши. Советский человек, он такой: с виду, может, и несогласный, а дойдет до дела — грудью на пулемёты пойдёт.

— Ну, а вы как думаете, Михаил? Не страшно ли возвращаться? — это опять Спасский вербует в парижане.

— Чего страшиться?

— Андропов — это КГБ. А что умеет КГБ? Гайки закручивать будет.

— Некоторые гайки неплохо бы и подкрутить. Или вовсе заменить. Как автолюбитель, знаю наверное.

— Но только каждый думает, что закручивать будет он. А вдруг не он, а его?

— Поживем, увидим.

И мы разошлись вдругорядь. Действительно, чего зря языки трепать. Будущее покажет.

Я для успокоения и по привычке предался обычным вечерним упражнениям. Сорок раз отжался от пола — в два приёма, три раза держал планку по тридцать секунд (без фанатизма, Чижик, без фанатизма! — звучал в голове голос Петровой), потом — дыхательные упражнения с видом на Пустыню.

Ну да, увидим, увидим. Я тоже помню «Пионерку» с портретами Брежнева и Косыгина. Будет «Пионерка» с Андроповым.

И только?

Как это отразится на мне? Конкретно на Мише Чижике, богатеньком советском комсомольце? Если вдруг начнут закручивать гайки намертво?

Отберут денежки? Ну, вряд ли. Я — актив, представляющий ценность только покуда в деле, то есть играю в международных турнирах. Отобрать деньги, конечно, можно, но только один раз.

Что будет с журналом? Больше повестей о проницательных, мудрых чекистах? Вы пишите, вы пишите, вам зачтётся.

Андрей Николаевич Стельбов стал кандидатом в члены Политбюро. Большое повышение, да. Поди, в Москву перебертся. А Пантера? Пантера нет. Ольга останется. Во всяком случае, пока. А потом, может, мы все переберемся? Рано думать, мало данных.

Ну, и, вероятно, наша опера перестанет приносить тысячи ежемесячно. Будущее покажет.

Я дождался часа Ч. Час после полуночи.

Огонь и крысы, крысы и огонь. Но не в Черноземске, а здесь, в пустыне. Огненные смерчики.

Шайтаны.

Глава 15

15

1 июня 1976 года, вторник

Надвигается жара

Утро встречает прохладой — если выйти из отеля за полчаса до восхода солнца. За час — рано, потому что здесь, на двадцати девяти градусах северной широты, за час до рассвета темным-темно.

Уличное освещение в Джалу скромное. Восемь фонарей всего. На весь городок. И то более для вида. Да и в самом деле, что делать ночью в Джалу? Ночью спать нужно, а не слоны слонять. Увеселительных заведений здесь нет, распивочных нет, круглосуточных вокзалов и автостанций тоже нет. Их вообще нет, вокзалов и автостанций. Не поощряется пассажиропоток. Конечно, полной изоляции нет, торговля невозможно в изоляции, и потому лавочники и прочий люд время от времени отправляются за товарами в Бенгази на старых, военных времен, грузовичках. И еще верблюды, да. Бедуины, вольные сыны пустыни, бродят своими бедуинскими тропами по своим бедуинским делам, не признавая ни границ, ни восьмичасового рабочего дня, ни налогов, ни пенсий, ничего. Их, говорят, понемногу приучают к оседлой жизни, но очень понемногу. Сам Каддафи бедуин!

Я вышел в пустыню. Это легко — она, пустыня, начинается сразу за отелем. Разделяет отель и пустыню несколько пальм. Миновал их — и вот она, Сахара.

Я далеко не углубляюсь, шагов на двести, и довольно. Если посмотреть назад, то виден огонек на небольшой мачте, что на крыше отеля. Хорошо виден. Ну, а если вдруг погаснет, то нужно дождаться рассвета, и тогда точно не заблудишься. Двести метров, это всего лишь двести метров, и между мной и отелем никаких барханов.

Вообще с пустыней осторожно, предупреждали на инструктаже. Солнечный удар или иное воздействие — и человек запросто может заблудиться и погибнуть.

Но сейчас солнечный удар мне не грозит.

На двести первом шаге я остановился. Расстелил на песке войлочный коврик и уселся. Лицом к начинающему светлеть краю неба.