Страница 7 из 13
Рэй от этого просто улетает. На второй заход идет практически сразу, теперь уже целенаправленно двигаясь так, чтоб довести девочку до пика. Чтоб дать прочувствовать до конца весь кайф. Чтоб приучить. К себе.
Потому что, похоже, ему впервые в жизни охренительно повезло. И его косяк, его ошибка, его бездна, внезапно оказались подарком. Сделали ему подарок.
Маленькую анимешную куколку, искреннюю и чувственную. Открытую и нежную.
Отдали в лапы зверю.
И да, Рэй понимает, что, по-хорошему, ему бы отстать от Керри, забыть про нее, после причиненной боли.
Но, бл*, он никогда не был хорошим и совестливым. Если бы заявила на него, убегать бы не стал.
Но не заявила. Почему? Не важно теперь.
Важно только то, что она с ним. Она – его. И отпускать он ее не собирается. Ни за что на свете.
7. Керри
Он приходит к ней практически каждую ночь, развлекается так, как ему хочется, особо не интересуясь ее мнением и все-таки каждый раз доводя ее до финала.
Они почти не разговаривают, только иногда, во время секса. Не обсуждают их отношения (даже представить смешно), но все-таки то, что это именно отношения, и что Уокер к ней как-то по-особому относится, Керри знает.
Он по-прежнему при каждой встрече прожигает ее темным бешеным взглядом, и в глубине его зрачков она видит обещание следующей ночи.
Он отваживает от нее всех, кто мог ее заинтересовать.
Хоть Керри и было это смешно.
Кто ее мог заинтересовать?
И, самое главное, кого она может заинтересовать?
Правда, одна ситуация немного меняет угол обзора на этот вопрос.
Керри на занятии особенно хорошо выполнила сальто, услышала поощрительный свист со скамейки.
В перерыве к ней подошел Джек Райн, звезда местной футбольной команды.
Предложил бутылку воды, похвалил ее технику, пошутил, не смешно и глупо, обшаривая ее говорящим взглядом.
Керри, поежившись, быстро свернула разговор.
Одного маньяка с говорящим взглядом в ее жизни было достаточно. За глаза просто.
Керри шла к выходу, в очередной раз думая о том, почему она это все допустила? Почему не рассказала никому?
Тут ее грубо подхватили под локоть и втолкнули в уже знакомую темную нишу.
Когда она через десять минут вышла оттуда, поправляя одежду подрагивающими руками, то непроизвольно усмехнулась, понимая, что нашла ответ на свой незаданный вопрос.
Почему не рассказала?
А как о таком рассказывать?
Как рассказать о том, что он творит, не сгорев при этом от стыда?
Какими словами можно описать, как он сейчас, жадно и зло оглядывая ее лицо поблескивающими от гнева глазами, задал только один вопрос:
– Райн, значит?
И затем зарычал, силой опуская ее на колени, и дергая молнию на своих джинсах.
И как рассказать, что потом он, подхватив ее под локти, целовал заплаканные щеки, проникая требовательным языком в рот, словно стремясь достать до тех же глубин, что и членом до этого?
И как передать его взгляд, все такой же мрачный, угрожающий, как и его слова, с которыми он отпускал ее:
– Никакого, бл*ть, Райна!
Как это все рассказать и не признать себя полной бесхребетной дурой?
Дурой, у которой до сих пор трясутся от возбуждения коленки и мокнут трусики, едва она подумает о том, что сейчас произошло?
На Райна в тот же день в столовой опрокидывается небрежно поддетый проходящим Уокером поднос, а последовавшая за этим жестокая драка упаковывает звезду футбольной команды на две недели в больницу, а зачинщика на те же две недели в полицию.
Выйдя, Уокер первым делом лезет в окно Керри.
И она, впервые за все время их недоотношений, сама кладет руки ему на плечи.
8. Рэй
С недавних пор Уокер четко осознал, что боится. Давно уже такого не испытывал. Раньше, мальцом, боялся остаться один, без мамы. Потом мать умерла.
Потом боялся остаться один на один с отцом. Без Шона.
Шон сел.
Потом боялся отца, боли боялся.
Первая же лихорадка от исполосовавшей спину пряжки ремня решила вопрос.
И первый удар, от которого папаша улетел под стол и так там и вырубился в пьяном обмороке.
А Рэй понял, что в жизни страха нет. Есть способность преодолевать его.
Это ощущение было настолько острым, что, казалось, перепрошило его, как робота, обновило систему.
И все окружающие именно с того момента стали обходить стороной угрюмого и жесткого парня, опасались вставать на пути, словно понимая, что там, где нет страха, нет и границ дозволенного.
А вот теперь вернувшееся ощущение поражает своей новизной.
Рэй стал бояться.
Потери.
Того, что однажды выпустит свою куклу из рук, и она улетит прочь, как бумажная танцовщица из детской сказки.
И неважно, сколько ночей они провели вместе, сколько раз она кричала от удовольствия под ним, как крепко он ее обнимал.
Ощущение скорой потери нарастало.
Потому что не могло быть в жизни все хорошо. Только не у него.
Не могло быть так. Как было сейчас.
Чтоб нормально вздохнуть можно, только если она рядом, только если ее видишь, только если знаешь, что с ней все хорошо, что скоро, совсем скоро…
Вот оно, окно, уже привычный путь по раскидистому дереву.
Она сидит за столом, печатает реферат, такая хрупкая, такая нежная. Рассеянно подкручивает пальчиком выбившийся из узелка на макушке волос.
Ее кудри отросли за время их общения. Общения? Да уж, общаются они по-полной. Организмами, бл*.
Рэй соскакивает с подоконника, бесшумно подходит, протягивает руки по обе стороны от ее плеч, ловит ладошки, прижимает к столешнице, наклоняется, втягивая одурманивающий запах волос.
Керри, сначала испуганно вздрогнув, затем расслабляется и даже еле заметно трется макушкой о его грудь.
Этого маленького шага навстречу хватает, чтоб свести с ума.
Рэй приподнимает за талию, стаскивая с сиденья, ногой отпихивая стул в сторону и укладывая замершую от неожиданности девушку прямо на столешницу. Сдергивает легкие домашние штаны, несильно шлепает по белоснежной коже, любуясь моментально появившимся красным пятном.
– Рэй, – Керри возится, пытаясь встать, но он надавливает на шею, заставляя лечь обратно, – дверь, Рэй…
– Лежать.
Он идет к двери, запирает, затем возвращается обратно, прихватив по пути подушку с кровати.
Просовывает под животик, заставляя зад с влекущим красным пятном приподняться так, как надо.
Любуется, чувствуя, что надо поторопиться, иначе спустит в штаны, как девственник от такого зрелища.
И привычно закрывает куколке рот широкой ладонью, делая резкий рывок. И моментально дурея, срываясь на быстрый, жесткий ритм, и радуясь, что стол привинчен к стене, а значит биться и трястись не будет. Потому что сдерживаться было нереально. Вот как тут сдержаться, если она уже мокрая? Если она мокрая стала сразу, как только уложил ее на этот гребаный стол задницей вверх? Если она выгибается так, что, кажется, что поясница переломится сейчас, и стонет ему в ладонь, и каждый стон такой вибрацией по всему телу отдает, что самоконтроль летит к чертям!
И Рэй кончает, резко рванув податливую девушку к себе, впившись зубами в тонкую шею, сжав хрупкое тело в лапах так, что как только не хрустнуло ничего, непонятно.
Пару секунд дышит, на раз-два, а затем, аккуратно опустив Керри обратно на стол, поворачивается и стаскивает уже привычно матрас на пол. Сегодня будет долгая ночь, очень долгая.
Потому что надо, чтоб из головы у куклы выбились полностью мысли о ком-либо другом, кроме него, Рэя.
Потому что один только взгляд сегодня на нее, весело разговаривающую с очередным мажориком, разозлил так, что в глазах темно стало.
Мажорика спасло только неостывшее воспоминание о двух неделях без Керри, проведенных в местной богадельне. Если опять нажалуются, то Рэй сядет уже на полгода, так судья обещал.