Страница 12 из 17
Но вот когда я, как молодой специалист, приехал в леспромхоз Свердловской области и у меня дважды пули ушли в молоко (рикошет), приступы пулевых стрельб плавно перешли в хроническое заболевание. Обидно, скажу я вам, когда после нескольких часов скрадывания выходишь на зверя, а потом, после выстрела, услышав тонкий свист – «пьюиииить», наблюдаешь убегающего зверя. Вот это дважды услышанное «пьюиииить» и сделало меня надолго хроником пулевого заболевания.
Я стал покупать все типы пуль, какие мог купить или достать, даже самодельные. Перечитал кучу литературы самой разнообразной, начиная с научных статей до газетных заметок. Советовался с асами охотничьего промысла и т. д., и т. п. Даже сам пулелейку сделал и пули выливал. Сразу скажу – дрянные пули я делал.
Отстреливал я их по мишеням десятками и весьма регулярно. Сравнивал и анализировал полученные результаты. Опытов было проведено немало, но удовлетворительного результата я так и не смог получить. Не было стабильности попадания. И тут ко мне в гости приехал мой старший брат, двоюродный. Увидел мои опыты в пулевой стрельбе и высказал предположение, что я не могу добиться стабильности в выстреле, так как заряжаю патроны «на глазок». Он был научным сотрудником Академии Наук. Учёный, одним словом. А для таких работников мерка пороха – понятие из группы «примерно – приблизительно» или «вокруг да около». Пообещал, что в следующий раз привезёт мне точные весы и сдержал своё слово, привёз лабораторные весы до четвёртого знака после запятой. И сказал: «Взвешивай не только порох, но и пыжи».
Брат оказался прав – в выстрелах появилась стабильность. В круг диаметром 50 см я стал попадать с пятидесяти метров со 100 процентной вероятностью. А вот на более дальние дистанции пули «уплывали», и результат становился случайным. Но в то время зверя на более дальней дистанции я не встречал, поэтому моя болезнь немного поутихла.
В 1979 году меня перевели на работу в Красноярское крайохотпромуправление. Новая работа, новые знакомые, новые места – всего не пересказать в одном абзаце, а если уж рассказывать – то хватит и на повесть. Мой же рассказ совсем о другом. Но то, что переезд с Урала в Центральную Сибирь сыграл определённую роль в этой истории – факт.
Так вот, в самом начале своей трудовой деятельности в новом коллективе я познакомился с одним очень интересным дедушкой, ровесником века – так он себя представлял: Федурановым Константином Александровичем. Знаменитый в крае был человек и не только там. Мореман, участник войны и бессменный главный бухгалтер Красноярского мостоотряда № 7. Он строил Дивногорскую ГЭС, строил в Красноярске Коммунальный мост, строил и важный объездной мост «Объект 777», или как его красноярцы называли – мост «Три семёрки». Много он добрых дел переделал, в том числе и в моей судьбе он сыграл одну из важнейших ролей, повлиявших на всю дальнейшую жизнь. Впрочем, это совсем другая история – история, достойная своего рассказа.
Так вот, в продолжение моего повествования, Константин Александрович стал приглашать меня с собой на охоту. Сам он уже не охотился, а вот дух охоты, костра, охотничьих баек за кружкой чая со сгущённым молоком и т. п. тянул его в тайгу. За Мостоотрядом были закреплены охотничьи угодья в Балахтинском районе на правом берегу Красноярского водохранилища по речке Шахабаиха. Добираться туда было сложно: сначала на машине, потом на лодке и до базы пешком километра два. База была шикарная. Егерь, тоже старик, но помоложе Александровича. Сами угодья вплотную примыкали с востока и с юга к Сисимскому заказнику.
Места красивейшие, малопосещаемые. Значительную часть своих охот, особенно в первые два года жизни в Красноярске, я проводил именно там, вместе с Константином Александровичем. Без него я там не бывал.
В одну из таких охот, ещё в первый год моего пребывания в городе на Енисее я вышел на стадо маралов. Голов восемь я насчитал, а сколько там было на самом деле – не знаю. Увидел я их метров за 150, стал скрадывать, но был мороз, и мне удалось подобраться к ближайшему зверю метров на 60–70, ещё чуть-чуть и стал бы стрелять, но звери меня учуяли и убежали. Ну а вечером, при пересказе, выслушал массу критики, совокупность которой сводилась к одному тезису – «Дурак, надо было стрелять!» Мои возражения, что выстрел был не гарантирован, смели на пол и растоптали, не задумываясь. Вот тогда мой старший товарищ и порекомендовал мне поговорить ещё с одним егерем, который постоянно проживал на левом берегу, где у мостоотряда была своя лодочная станция. На обратном пути мы заехали на эту станцию, и Александрович познакомил меня с этим егерем. К своему стыду, я не смогу сейчас вспомнить ни его имени, ни фамилии. Потому пусть он и в рассказе останется просто Егерем.
Познакомились, я рассказал о своих проблемах. Егерь внимательно выслушал, взял моё ружьё, патроны, что были у меня, и произвёл несколько прицельных выстрелов в тире, что был при лодочной станции. И сказал: «Маловато мощности, усиливай заряд». В тот день мы уже возвращались в город и надолго задержаться не смогли. Но я стал ездить к егерю специально в тир, на пристрелку, благо, что на левобережье добраться можно было и на автобусе. Главное – нужно было дозвониться по домашнему телефону до Егеря и договориться с ним о моём приезде. Он всегда встречал меня на автостанции в Балахте и привозил к себе на базу. Постепенно я узнал, что егерь и работал-то на станции исключительно из-за того, что при ней был тир. Он оказался не только хронически больным пулевой болезнью, он вообще был помешан на ружьях, их ремонте, коллекционировании, изготовлении и прочая, прочая, прочая. Его интересовало всё, что так или иначе связано с оружием. Любым. А к охоте оставался совершенно равнодушен. Но в моём случае он вылечил меня от пулевой болезни окончательно и бесповоротно, решив задачу дальности стрельбы. После проведённых очередных стрельб он выдавал мне советы, я их тщательно записывал, приезжал домой, заряжал патроны и в следующий раз снова ехал к егерю для их отстрела. В конце концов был достигнут устойчивый и стабильный результат. В серии из 10 выстрелов при стрельбе на 100 метров было 100-процентное попадание в мишень с удовлетворительной точностью. И как только результат был получен, у Егеря ко мне пропал всякий интерес. Меня-то он оружием не заразил.
Как раз к тому моменту, как мы завершили подбор зарядов для моего ружья, я вынужден был покинуть краевое охотуправление. Из-за конфликта с начальством. Выбора у меня особого не было, хотя работа мне нравилась, – либо я увольняюсь по собственному, либо меня увольняют по не собственному.
И я в декабре 1980 года устроился в Красноярское отделение ВНИИОЗ, которое располагалось в деревянном двухэтажном четырёхквартирном доме. Две квартиры были служебными, и в них жили бывшие сотрудники ВНИИОЗа. А в двух других мы работали. В каждой комнате было по три стола, ещё были своя оружейная комната, кабинет заведующего, склад и маленькая кухонька. Коллектив у нас был небольшой, штатное расписание всего на 12 человек, поэтому атмосфера в коллективе была немного домашняя. В ближайшей округе не было ни столовых, ни буфетов, потому обедали мы по очереди на этой маленькой кухне, где находилась небольшая переносная электрическая плитка, чайник и минимум кухонных приборов.
Довольно часто мы собирались там просто на чаепитие, за которым и происходили разного рода обсуждения общественных дел и событий. Именно там я узнал, что за коллективом есть закреплённые охотничьи угодья, что коллектив получает ежегодно несколько лицензий. Обычно две, иногда три спортивные лицензии на сезон. Мясо делили поровну между всеми сотрудниками, которые сбросились на лицензии. А на мою просьбу включить меня в состав охотничьего коллектива поступил жёсткий ответ: «Нам, вообще-то, нахлебники не нужны. И носильщики тоже».
Меня это сильно обидело, на грани оскорбления. Но не кричать же там, что я уже далеко не новичок, не первый раз в тайгу выезжаю, хотя и самый молодой из коллектива. Да и вообще, считал и считаю, что поговорка «Не суди, да судим не будешь!» абсолютно правильна по сути и по содержанию. Но меня осудили. Правда, высказал это мнение один из старейших работников отделения, бывший преподаватель в ИСХИ, старший научный сотрудник, относимый к корифеям охотоведческой науки. Назовём его Борисом, для конспирации. Остальные сотрудники тогда просто промолчали. В тот сезон я так и не попал на угодья охотколлектива.