Ненависть навсегда

Кто приезжает на зону впервые, на выходе из транспорта ведет себя так, будто это последние минуты в его жизни. Мальчишки либо упираются ногами и кричат, что больше не будут творить ничего дурного, либо, наоборот, становятся бледными как мертвецы, когда служивые протаскивают его через ворота с колючей проволокой. Не то, чтобы это обязательный ритуал – по уставу положено провести малолетнего преступника через контрольно-пропускной пункт – но ему, тюремщику, полезно изучать прибывших арестантов: сразу видно, кто каков по натуре.

Временами случается наблюдать и улыбки. Мальчишки радуются, когда оказываются в знакомых окраинах. Но этого, прибывшего, вели лицом вниз. Трое служивых по форме, с дубинками, автоматами, тащили мелкого и худого щегла, который и без того был закован в наручники. Повислый поднес палец к ноздре, выдул увесистый шмоток соплей, который так долго мешал дышать.

– Дальше я сам! – Сил терпеть это смехотворное зрелище не было. – Кто главный?

– Я, – отозвался тот, что шел самый последний и все контролировал. – Лейтенант Майоров.

– Отрапортуй в дежурке и заполни протокол прибытия. Малого сюда.

Майоров заложил пальцы за ремень, в то время как двое служивых передали заключенного. Щегол выпрямился и с вызовом оглянулся на служивых. Черноволосый, вроде бы русский, а вроде бы есть что-то цыганское. Козья бородка просто так не вылезает в таком возрасте. Ведет себя дерзко, поведением показывает отсутствие страха. Но где-то здесь кроется подвох, Повислый чувствовал это. Повадки бывалого, и лицо ожесточенное… но все-таки не такое, как бывает у заядлых преступников. У отморозков оно как белый лист, пустое и безэмоциональное. А этот…

– Урод чуть нам клетку не разнес, – пожаловался на него Майоров. – Приковали к стояку, чтобы не буянил, так он ногами стекло вынес! Научите его уму разуму.

– Где личное дело?

Майоров вытащил из подмышки папку.

– Там все документы. Таких только «Мажайка» исправит. Уделите ему особенное…

– Отправляйся в дежурку, – перебил Повислый, не в состоянии удержать раздражения. Плевок, отправленный под ноги, был служивому уроком. – А свои советы засунь куда подальше, уяснил?

Повислый сгреб под руку цыганенка и двинулся сам. Черт знает что, конвой превратился в клоунаду! Если три здоровых мужика не могут утихомирить семнадцатилетнего сопляка, то какого хрена они едят свой хлеб?

Минуту шли в тишине, но молчание прервалось, когда малой брыкнулся.

– Эй! Я могу шагать и без посторонней помощи.

– Шагай ровно.

– Да… – попытался вырваться тот, – да, бляха муха, куда вы меня ведете?

Все прежнее расположение как рукой сняло. Кровь застучала по черепушке, будто дубинкой, стоило Повислому крепко сжать наручники.

– Молчать! Все вопросы к Дежурному. Мне с тобой лясы точить некогда!

Выплюнутый шмоток желтого цвета был предупреждением.

Глава 4

Удивительным образом распоряжается своими дарами невидимая рука вселенной. Имея все для сотворения справедливости, она кому-то устилает красную дорожку, вбрасывая лепестки цветов под ноги, а в кого-то швыряется гнилыми помидорами.

Кто в свои семнадцать лет может похвастаться таким событийным вихрем жизни, как трехкратное отчисление из школ, вечные переезды из одного города в другой и отсутствие домашнего очага? У многих в семье нет одного из родителей, – и Войнов Глеб не исключение, он никогда не видел своего отца, ровно как твердого мужского воспитания – однако мало кто попадает в ситуацию, когда и второй родитель всячески пытается отстраниться от тебя.

Мама произвела Глеба на свет в свои неполные восемнадцать, и произошло это не от великой любви к мужчине, а, скорее, по случайному стечению обстоятельств. Она являлась женщиной не столько эгоистичной, сколько натурой, влюбившейся в жизнь, поэтому просто не могла отречься от мирских удовольствий. Бог тому свидетель, она пыталась подарить мальчику материнскую любовь, но временами обстоятельства оказывались куда сильнее ее.

Известным камнем преткновения становились любовники. Нет, она не была проституткой, просто поступала, как все женщины: сначала делала, потом думала. Она заводила отношения, но вскоре разочаровывалась в них, и поэтому меняла мужчин как перчатки. Мужчины же, в свою очередь, бесились, когда замечали, что любовь ее растрачивается не только на них одних, и ревниво колотили женщину на глазах ребенка. Глеб до сих пор помнит сцены скандалов, пощечины, крики, когда мама с разбитой губой и потекшей на глазах тушью поворачивалась к нему и просила уйти в другую комнату, чтобы дать взрослым поговорить.

А что оставалось делать Глебу? Он, будучи тринадцатилетним мальчиком, не в силах был противостоять здоровому мужику.

И все-таки один раз он не сдержался. Пытаясь защитить родителя от очередных побоев, в разгар конфликта Войнов Глеб накинулся на маминого любовника сзади: обвил его шею руками, вцепился зубами в первую попавшуюся мышцу – то ли в шею, то ли в плечо. Челюсти стиснулись не по мере детской силы, в ту же секунду послышались дикие вопли. Обидчик брыкался, как бешеный, и все пытался стащить Глеба со спины, нанося удары через плечо и хватая мальчика за волосы. От этого Глеб дурел, сжимал челюсти сильнее, и, в конце концов, дошел до такой степени, что озверел совсем. Он пришел в себя лишь некоторое время спустя. Мама громко кричала. Сам он лежал на полу, в объятиях находилось бесчувственное тело. Мужик потерял сознание от удушающего приема. Но хуже всего, во рту скользил какой-то кусок, будто льдинка, который Глеб незамедлительно выплюнул на пол. Тогда мама заверещала сильнее прежнего.

После этого инцидента мама уже с опаской совмещала в домашнем быте сына и любовников, отчего Войнов Глеб в скором времени был вынужден переехать к бабушке в дождливый город Санкт-Петербург.

Но это было несколько лет назад.

Сейчас Глебу семнадцать лет. Каждый в семнадцать осознает свое одиночество. Даже если тебя не покидали родители. Даже если есть близкие друзья.

Но что чувствует тот, у которого нет самой элементарной опоры? Войнов Глеб не успевал привыкнуть к компании, как его сразу же из нее выдергивали. Он на своих глазах видел, как сходились люди, как ругались они между собой и все крепче любили друг друга, пока сам он находился в стороне – печальный и одинокий. У него не имелось ни одного человека, с кем можно было б посмеяться над пустяками, погрызть сухариков или подраться ради забавы, как делают все обычные парни. Подобные мечтания делали его все грустнее, он чувствовал, догадывался, что не встретит родственную душу. Все самые крепкие связи зарождаются в детстве, и ни пережитые трудности, ни совместный труд, через который прошли люди, ни страсть, ни горе не имеют веса перед узами, которые возникают во времена взросления и безделья, когда два человека бок о бок бьются с беспечными минутами жизни. Именно так иной раз и сходятся люди совершенно противоположного склада, те, кто, на первый взгляд, не имеет ничего общего друг с другом, кроме как дружбы самой.

Но если людей все-таки сближают общие интересы, то и здесь Войнову Глебу не повезло. У него не имелось ярко выраженных пристрастий. Еще в детстве он не видел себя там, где остальные дети: они мечтали стать пожарными, врачами, космонавтами или другими важными персонами. Войнов Глеб никогда не знал, кем хочет стать. Даже сейчас не знает, когда ему исполнилось семнадцать.

Глава 5

На лестничной площадке двое сотрудников в специализированной черной одежде, видимо, тюремщики, месили кого-то дубинками. Комок на полу охал и извивался, как будто ему в одно время было и больно, и задорно. Войнову Глебу никогда не приходилось видеть, чтобы человек умел так искусно обороняться. Обычно, упавший в драке считается обреченным – максимум, на что способен, это выставить блок и терпеть, надеяться на лучшее. Но этот случай был исключительным. Наглость защищающегося удивляла: парень хватал дубинки, со свистом опускающиеся вниз, не боялся, вязал руки и брыкался. Крутился он настолько проворно, что каким-то образом успевал следить за разными направлениями чужих атак. Смутно чувствовалось, будто он вот-вот вывернется и уже сам побьет обидчиков, несмотря, что был вдвое меньше фигур, одетых в черное.