Победоносцев. Русский Торквемада

Опираясь на текст указа от 14 декабря, в который всё-таки был включен пункт о свободе совести, председатель Комитета министров Витте обратился к митрополиту Антонию за отзывом, который и привел к разворачиванию описанных выше событий. Переписка Антония и Витте вывела обсуждение церковных вопросов на высший правительственный уровень, после чего поворот вспять стал уже невозможен. Глава Комитета министров, видимо, недовольный краткостью записки Антония, распорядился составить более обширный меморандум о положении дел в Церкви. Документ, подготовленный профессорами Санкт-Петербургской духовной академии и распространенный Витте в правительстве от своего имени, содержал еще более резкую оценку ситуации, нежели в записке митрополита: отмечалось, что деятельность органов церковной администрации к началу XX века окончательно свелась к соблюдению внешних бюрократических форм, без непосредственного общения с народом; церковный приход фактически перестал существовать как самостоятельная, живая общественная единица; духовенство было лишено возможности оказывать моральное воздействие на массу прихожан — прежде всего из-за материальной необеспеченности, заставлявшей заниматься поборами и ввязываться в конфликты с паствой. Что же касается взаимоотношений с образованным обществом, то, по мнению авторов записки, оказать влияние на него клирикам мешала специфическая организация русской духовной школы. В документе явно звучала критика принципов, которые Победоносцев положил в основу своей деятельности: «В превосходство нашего государственного строя… наше духовенство верит, но только детской верой, и потому, когда обстоятельства вызывают его… встать на защиту тех или иных государственных задач — последняя оказывается настолько неумелой и порой даже настолько наивной, что… производит только отрицательное действие»{528}.

Победоносцев, разумеется, разглядел в записке критические выпады против его политики и попытался дать максимально убедительный, с его точки зрения, ответ, однако лишь повторил рассуждения, которые окружающие слышали от него в течение многих лет, и уже не вызывавшие доверия. Так, отрицая способность Церкви действовать без поддержки государства, отвергая расширение ее автономии, обер-прокурор вновь ссылался на огромные пространства, бедность и некультурность основной массы населения, причем последние качества стали в представлении Победоносцева некими постоянными характеристиками России, исправить которые он, видимо, уже не пытался. Искоренение бюрократизма в церковном ведомстве и правильная постановка духовно-учебного дела, по мнению обер-прокурора, целиком зависели отличных усилий архиереев, которым, считал он, никто не мешал принять необходимые меры. Видимо, глава Синода продолжал надеяться, что подбор достойных деятелей на руководящие посты и незаметная, подспудно совершающаяся работа «скромных тружеников» на местах постепенно даст необходимый эффект, причем запас времени, судя по всему, казался ему безграничным. «Нужно трудиться и трудиться, учиться и учиться»{529}, — писал он в разгар революционных событий епископу Псковскому Арсению (Стадницкому).

Расширение независимости Церкви, с точки зрения Победоносцева, было невозможно еще и потому, что епископы, оставшиеся без отеческой опеки обер-прокурора, должны были, по его мнению, немедленно перессориться. Кажется, и свою тактику борьбы против церковных реформ он выстраивал исходя из неизбежности таких раздоров. На аудиенции у Николая II он добился передачи вопроса о реформах на рассмотрение Синода. Однако и этот орган, казалось бы, целиком покорный обер-прокурору, подтвердил необходимость преобразований — принял решение о восстановлении патриаршества и созыве поместного собора, на обсуждение которого предлагалось вынести проекты реформ основных звеньев церковного управления. К негодованию Победоносцева, решение Синода поддержал один из его ближайших сотрудников В. К. Саблер. «Теперь раскрывается, как этот человек меня обманывал и под меня подкапывался»{530}, — возмущался глава духовного ведомства.

Но и после этого удара престарелый сановник не сложил оружие. По его настоянию Саблер был немедленно уволен без положенных ордена и благодарственного рескрипта. На доклад Синода царь, также по требованию Победоносцева, наложил резолюцию, откладывавшую созыв собора на неопределенный срок. Одновременно обер-прокурор начал готовить передачу основных реформаторских предложений на обсуждение епархиальных архиереев, явно рассчитывая на возникновение разногласий в их среде, а также между ними и другими слоями духовенства. Он начал «разворачивать фронт», доказывая царю, что именно епископы являются воплощением негативных тенденций в церковной системе. «Архиерейское правление, — писал он царю, — почти всюду наполнено неправды, хищений и самовластья… Простые русские люди и всё белое духовенство… возмущены до глубины души и шлют отчаянные вопли… Все видели себе заступничество и прибежище в обер-прокуроре и теперь страшатся архиерейской власти»{531}. По сути, Победоносцев в последние месяцы пребывания у власти попытался возродить традиционный прием обер-прокурорско-го управления — «разделяй и властвуй»: противопоставить белое духовенство черному. Однако вся его предшествовавшая деятельность, рассчитанная на поддержку именно епископата, не позволяла рассчитывать на симпатии более широких слоев клира. При этом епископат не оправдал надежд главы духовного ведомства. Обсуждение предложений Синода, открытое в конце лета — начале осени 1905 года, довольно быстро выявило, что большинство архиереев (некоторые в своих отзывах опирались на резолюции созванных ими совещаний рядового духовенства и мирян) высказались в поддержку реформ.

Безусловно, позиция, занятая духовенством в 1905 году, стала для Победоносцева тяжелым ударом. Он воспринял ее как проявление черной неблагодарности лично к нему, так заботившемуся об интересах Церкви. Обер-прокурор и раньше не стеснялся в выражениях по адресу духовных лиц, а теперь его высказывания — в частности в переписке с С. Д. Войтом — стали особенно резкими: «Духовные наши потеряли голову, и академии бросились в либерализм» (письмо от 16 марта 1905 года); «Архиереям должно быть стыдно, если еще остался у них стыд» (письмо от 3 апреля 1905 года); «Митрополита, архиереев и нынешнего попов-ства не вижу, и все они стали мне противны. Подлость человеческая и низость раскрылись теперь безо всякого стыда» (письмо от 1 декабря 1905 года). В письмах С. Д. Шереметеву всё чаще появляются такие фразы, как «развращенные попы и архиереи», «всё поповство обезумело от пущенной в него свободы» и пр.{532}

В обстановке бурно развивавшегося революционного процесса главе духовного ведомства не удалось предотвратить и преобразований в светской сфере, хотя он приложил к этому все усилия. Следуя давно апробированной тактике, он после начала революции одобрил (а возможно, и помог подготовить) манифест от 19 февраля 1905 года, составленный по образцу акта от 29 апреля 1881-го. Нараставшую волну революционных выступлений авторы манифеста пытались остановить путем угроз в адрес «злоумышленных вождей мятежного движения», намеревавшихся «разрушить существующий государственный строй». Включенный в июле 1905 года в состав так называемых Петергофских совещаний по обсуждению проектов введения в России представительства, Победоносцев старался сохранить в системе государственного управления максимум элементов неограниченной власти царя. Так, он настоял, чтобы упоминание о самодержавии было введено в закон о Государственной думе и в текст присяги ее членов; требовал особо подчеркнуть, что царь вправе самостоятельно утверждать законы, отвергнутые Думой; выступил за ограничение права думских запросов членам правительства, расширение перечня министров, назначаемых лично царем, и др.