Страница 16 из 95
Народ привлекал Победоносцева и тем, что был невосприимчив к логическим абстракциям, а следовательно, сохранил способность выступать в качестве консервативного начала, носителя «земляной силы инерции». По мнению сановника, народ негативно воспринимал все спускаемые сверху преобразования, включая большую часть Великих реформ; в связи с этим протест против реформирования начинал звучать как форма защиты основной массы населения от преобразований, полностью расходящихся с коренными устоями ее жизни. Особый ужас, считал Победоносцев, вызывали у народа планы введения в России представительства (то есть шаги к конституционному ограничению монархии), которые, по мнению либералов, должны были увенчать здание Великих реформ. В период кризиса власти конца 1870-х — начала 1880-х годов, когда верхи, пытаясь сбить накал революционной борьбы, стали обсуждать планы перехода к представительному правлению, такая перспектива обрела вполне реальные черты. В связи с этим Победоносцев в письмах наследнику описывал массы «простых людей», которые «по деревням и уездным городам», обсуждая «простым здравым смыслом и горячей душой нынешние события», с тревогой говорят о конституции: «…там уже знают, что такое конституция, и опасаются этого больше всего на свете». Здоровые настроения провинции консерватор противопоставлял оторванным от реальности мнениям Петербурга, «чиновных и ученых людей», от которых у него «душа… наболела, точно в компании полоумных людей и исковерканных обезьян»{97}.
Тяжесть потрясений, обрушившихся на Россию в пореформенный период и ставших, по мнению Победоносцева, результатом непродуманного реформирования страны, заставила консерватора поставить под сомнение практически всю совокупность явлений, связанных с миром высокой культуры, все приемы правительства, связанные с современной ему государственной деятельностью: рациональное конструирование, анализ, реформирование. Едва ли не единственным залогом общественной стабильности провозглашалась интуитивная верность историческим традициям, хранимая в народе, поскольку он непричастен к современной рациональной культуре. Не желал ли Победоносцев, чтобы народ навсегда остался лишенным образования? Фактически таков был последний вывод из рас-суждений консерватора, и когда ему приходилось отвечать на прямо поставленный вопрос, вынужден был не без раздражения отвечать, что необразованность народа — меньшее зло по сравнению с хаосом и катастрофой, которые характерны для современной Европы и начинают распространяться в России вследствие преобразования общественной жизни на рациональных началах. «И пусть! Что может быть прелестнее, завиднее невинного, неиспорченного младенца!»{98} Некоторые высказывания Победоносцева можно принять за открытую апологию безграмотности. Так, он утверждал: «Иной крестьянин, едва умеющий читать и писать, обладает в среде своей достоинством и умением; вся деревня его уважает, и точно вся природа, посреди коей он вырос, ему известна и его слушает… Он не проходил начальной школы рационализма и критики, и, может быть, благодаря тому поднялась в нем и развилась природная творческая способность»{99}.
Цельность народного мировоззрения казалась Победоносцеву столь драгоценной, что представители мира образования и науки не должны были пытаться разрушить ее внедрением приемов и выводов, принятых в мире образованного общества. Даже если ученые в ходе аналитической работы пришли к умозаключениям, противоречащим содержанию хранимых в народе легенд, возможно, эти плоды научного анализа лучше скрыть во имя скромности и смирения перед высшей правдой, носителями которой являются простые люди. «Ученые не хотят понять, — упрекал Победоносцев, — что народ чует душой, что эту абсолютную истину нельзя уловить материально, выставить обязательно, определить числом и мерой, но в нее можно и должно веровать, и абсолютная истина доступна только вере»{100}. (Свои взгляды на рациональный анализ и науку Победоносцеву доведется опробовать на практике. В бытность обер-прокурором он примет весьма суровые меры против слишком широкой, с его точки зрения, свободы научного поиска в духовных академиях, которая побуждала ряд профессоров делать в своих исследованиях выводы, противоречившие устоявшейся точке зрения на важнейшие события церковной истории.)
Здоровая природа народного мировоззрения выражалась, по мысли Победоносцева, и в том, что «простые люди» интуитивно тяготели именно к самодержавию как наиболее подходящей для них форме власти. «Все они ждут и жаждут крепкого и строгого правления и не понимают, в простоте душевной, как может быть иначе в России»{101}, — писал Победоносцев своему бывшему ученику Александру III после его вступления на престол. Именно среди народа, подчеркивал обер-прокурор, сохраняется спасительная вера в то, что «царь всё может сделать и что от его слова преобразится лицо земли русской». Сам он, конечно, понимал, что реальная ситуация в сфере управления уже существенно изменилась, но писал об этом с глубоким сожалением: «Простые люди не знают — и хорошо, что не знают еще, — что и в среде первых лиц государства, и в собраниях, обсуждающих законы, самые простые и здравые начала встречают упорное противодействие: до того перепутались мысли о правде и неправде даже у добрых и желающих добра людей»{102}. Так или иначе, но именно воззрения «простого народа» и составляли, в представлении Победоносцева, наиболее прочную опору самодержавного строя в России. Однако «малых сих» можно было соблазнить, пообещав им непосредственное участие в делах управления посредством институтов политической демократии. Критике этих институтов — в публицистике, письмах наследнику, а затем царю — была посвящена значительная часть усилий Победоносцева.
«Великая ложь нашего времени»
Разоблачение тотальной дефективности институтов политической демократии, принятие всех возможных мер, чтобы не допустить их внедрения в России, — эти направления деятельности имели огромное значение для Победоносцева. Он стремился всесторонне и фундаментально обосновать свои начинания в этих сферах. Российский консерватор был хорошо знаком с политической жизнью Западной Европы, где в течение всего XIX века утверждение демократических институтов сопровождала острая борьба. Победоносцев внимательно следил за западной прессой, читал выходившие на Западе сочинения по политическим вопросам, состоял в переписке с европейскими политиками и учеными, сам, как упоминалось выше, не раз бывал в европейских странах. Картины разворачивавшихся там политических катаклизмов — крушение Второй империи и борьба вокруг утверждения республики во Франции, затяжная гражданская война в Испании, противоборство государства и Церкви («Культуркампф») в Германии — давали сановному публицисту обильный материал для рас-суждений, доказывавший, с его точки зрения, деструктивную природу политических институтов, основанных на принципах демократии и секулярного (свободного от церковного влияния) государства.
Критикуя утверждавшиеся на Западе институты политической демократии, Победоносцев прибегал к своеобразному приему — черпал свои аргументы из сочинений западных авторов, к числу которых, помимо упоминавшихся выше Карлейля и Ле Пле, принадлежали консервативные английские правоведы Генри Джеймс Самнер Мэн и Джеймс Фитцджеймс Стивен, французские педагоги и публицисты Эдмон Демолен и Этьен Лами и даже один из основателей сионизма — франко-германский публицист Макс Нордау (Симон Зюдфельд), критиковавший «слева» институты представительной демократии. Переводы и переложения сочинений этих авторов, информацию о них Победоносцев на протяжении второй половины XIX — начала XX века публиковал как отдельными изданиями, так и в виде статей в консервативных газетах и журналах («Гражданин», «Русское обозрение», «Московские ведомости»). Многие из этих материалов вошли в его главное публицистическое сочинение — «Московский сборник». Помимо собственно политических вопросов, российский консерватор большое внимание уделял борьбе против атеизма и секуляризма, требований отделения Церкви от государства и введения безрелигиозной системы образования, также получавших всё большее распространение в странах Европы.