Берлин - 45

Вскоре и бабушку отнесли на кладбище. Сирот разлучили.

Не сразу дети попали в приюты. Как рассказывают родственники Руслановой, которые до сих пор живут в Саратове и других волжских городах и селениях, сперва сироты жили в семье тётки по матери Елены Ивановны Мироновой. Жалко было Елене Ивановне сестриных детей — всё же родная кровь. Но муж её, Федот Иванович, невзлюбил детей свояченицы, твёрдо сказал жене: «Или они, или я». Потом какое-то время сироты жили у другой материной сестры — Степаниды Ивановны. Но у той своих было шестеро…

Голос Прасковья унаследовала от родни по отцовской линии. Пела бабушка. Пел и дядя Яша. А душевной глубины зачерпнула из материнского рода. Да и бабушка тоже певала.

Постепенно у неё появились свои постоянные слушатели и даже поклонники. Сложился репертуар, который она меняла в зависимости от публики и иных обстоятельств. Уже тогда она научилась понимать, кому какая песня милей, какая душа по ком тоскует. За год со своей сумой и песнями она обошла весь Саратов и всю его окрестность. Ходила теперь Прасковья одна. Но иногда брала с собой брата и сестру. Тогда им подавали больше.

И вот однажды во время очередного выступления в Саратове, как повествует ещё одна легенда из местных хроник, к поющей подошла вдова некоего чиновника, погибшего под Мукденом. Добрая женщина долго слушала песни девочки — они тронули её. Понравился и голос, сильный и в то же время детски чистый, проникновенный. После того как певунья закончила свой концерт и собрала подаяние, женщина расспросила её, кто она и откуда. Затем увела к себе домой, накормила. Узнала о сиротстве Прасковьи, о её брате и сестре. Обладая большими связями, она вскоре всех троих благополучно определила в приюты. Дабы лучше устроить будущее Прасковьи, благородная женщина добилась того, чтобы маленькую певицу взяли в лучший саратовский приют, учреждённый при Киновийской церкви. Приют опекало Братство Святого Креста. Оно открыло учебно-заботный дом для сирот. Но принимали в тот дом детей не всех сословий. Крестьянских не брали.

Так появилась на сироту новая метрика, сочинённая той богатой вдовой. Девочке дали другое, более благородное имя, и с той поры, согласно новой грамоте, девочка значилась Лидией Руслановой.

Лидия стала петь в церковном хоре. Саратовские прихожане стали ходить в Александро-Невский кафедральный собор не только для того, чтобы отстоять обедню и послушать проповедь владыки Гермогена епископа Саратовского и Царицынского, но и послушать чудный голос Сироты.

А с той вдовой, своей благодетельницей, определившей её в приют, где она получила первые настоящие уроки пения, Лида виделась ещё не раз. Приходила к ней в гости. Вместе слушали они через граммофон только что появившийся вальс «Мокшанский полк на сопках Маньчжурии». Слушали и плакали. Вдова — о своём муже. Лида — об отце. Но однажды Лида увидела его на паперти. Отец в поношенной солдатской шинели с солдатским Георгием на груди стоял, опираясь на костыль и просил подаяния. Когда она подошла к нему, вся трепеща от восторга неожиданной встречи, солдат улыбнулся ей и приложил палец к губам.

Теперь Лида пела только для него. С тайным восторгом. С благодарностью Богу за то, что он охранил её отца от гибели, от японской пули и штыка. И хромой солдат с Георгием на груди тоже теперь не пропускал ни одной службы, где пела ангельским голосом Сирота, доводившаяся ему родной дочерью.

— Тятенька, миленький, почему ты не сказываешься? — пытала она его, когда им однажды удалось побыть наедине.

Их никто не слышал, и Андриан Маркелович был откровенным.

— Доченька, Панюшка, нельзя мне сказываться. Видишь, какой я… Работы нет. Какой я теперь работник и кормилец для вас? Молчи, что я твой отец.

Теперь Лида знала, куда надо девать те копеечки, которые ей часто давали прихожане.

В зале Саратовской оперы не протолкнуться. Слушатели — солдаты местного гарнизона и частей, дислоцированных в губернии. В Саратове завершал работу слёт солдатских депутатов. И вот в завершение работы — концерт Сироты. Тот первый концерт состоялся по инициативе её фабричных подруг, они буквально за руки привели в оперный театр свою певунью, зная, что лучше её солдатам никто из саратовских не споёт.

Ведущий объявил:

— Поёт Лидия Русланова! Русская народная песня…

«Пою, а чуть не плачу! — рассказывала потом Русланова о том первом своём концерте перед солдатами. — Посмотрю в глаза какому-нибудь молодцу, как он слушает: сам здесь, а душа — там, дома, в родной хате, возле родной матери… А я после этого и думаю: какая тебе судьба будет, молодец, лежать тебе в болотах с закрытыми очами…»

Лидии тогда было-то всего шестнадцать. И в каждом молодом солдате она видела старшего брата, ещё даже и не жениха. А в каждом пожилом — отца. А солдатская масса, затаив дыхание, слушала Сироту, ещё не запомнив её имени и фамилии, и видела в ней младшую сестрёнку и дочь.

Солдатская публика ей понравилась сразу.

Шла Первая мировая война. Лида, как и многие русские девушки, захваченные патриотическим порывом и христианским состраданием к ближнему, записалась сестрой милосердия в санитарный поезд. Русланова рассказала сама: «Вскоре моя жизнь резко изменилась. Началась империалистическая война. И как-то, провожая солдат, — мне так их было жалко! — я подошла и сказала: «Дяденька, возьмите меня с собой». — «Да чего ж тебя с собой брать, что ты там делать будешь, девчонка?» — Я говорю: «Да кому водички подам попить, кому песенку спою, кому ласковое слово скажу, да мало ли чего можно сделать людям приятного». — «Да-а, — сказал солдат, — пожалуй, поедем». И взяли меня с собой. Приехала я на фронт, и действительно, кому водички подам, кому ласковое слово скажу. И песни стала петь. Песни всем очень понравились. Меня часто просили петь… В 1916 году поехала на фронт сестрой милосердия и до октября 1917 года служила в санитарном поезде. В этот период познакомилась и сошлась с неким Степановым Виталием Николаевичем, от которого в мае 1917 года у меня родился ребёнок. В 1918 году Степанов от меня уехал, и я стала жить одна».

О первом замужестве нашей героини известно тоже немногое. Её избранником был офицер интендантской службы Виталий Николаевич Степанов, дворянин. Когда она увидела его, белокурого красавца гвардейского роста, в узкой шинели, затянутой ремнями, когда заглянула в его серо-голубые глаза, тоже искрящиеся восторгом счастья, сердце её сжалось и она поняла, что пропала… Всё произошло, как в старых романах. Они сошли с поезда в каком-то захолустном городке, остановились в постоялом дворе. А утром обвенчались в церкви. А после венчания в тесной комнатке постоялого двора она пела своему возлюбленному жестокие романсы.

Жестокий романс не похож на сказку. Хотя он — тоже сказка. Но, как правило, с печальным, роковым финалом.

В положенные сроки родился сын. Малыш был крепеньким, здоровым. Лида была счастлива теперь уже двойным счастьем и втайне страшилась его: не верилось, что всё это — одной ей. Среди страданий и ужасов войны, среди волнений, которые после февраля вскипали всё мощнее и круче.

Шли дни, и Лидия стала замечать женским сердцем, что её «сероглазый рыцарь» стал холоден и неприветлив. Часто тосковал. Вскоре заметила, что муж стал захаживать к молоденький цыганке, жившей на соседней улице. У неё часто собирались шумные компании, много бывших офицеров, которые маялись от безделья, играли в карты и прокучивали последнее, что имели, бранили большевиков и, казалось, совершенно не задумывались о том, что будет завтра. Попыталась остановить мужа женским упрёком, но тот вспылил. А в один из дней исчез. Вернувшись с базара, Лидия не обнаружила в кроватке и сына. Кинулась на соседнюю улицу. Но цыганки и след простыл.

Соседи и те, кто знал Виталия Николаевича и его тоску, сказали, что его погубила доверчивость и любовь к кутежам, к весёлой жизни, что слишком часто он заглядывал в пропасть, так что пропасть стала глядеть в него… Что вроде бы растратил какие-то казённые деньги. То ли в карты проиграл, то ли — на цыганку свою роковую.