Страница 65 из 91
Дома престарелых находятся в ужасном состоянии. Даже крупнейшие наши производственные объединения, фирмы, заводы не заботятся о людях, которые отдали им свою жизнь, проработали у них десятки лет. Вышел человек на пенсию, подарили ему электрический самовар, распрощались — и все, дальше встречаются с ним только на похоронах… У нас нет хороших домов для престарелых, которые построили бы предприятия для своих рабочих-ветеранов. А между прочим, эти рабочие и служащие создавали огромные ценности, они вполне заработали себе право на ухоженную старость в хорошем доме призрения. Пользуемся же мы до сих пор домом для ветеранов сцены, созданным еще до революции. А что, разве, к примеру, «Электросила» не может создать образцовый дом для престарелых?.. Но нет, и в голову не приходит этим заниматься. Получается, что старый человек уже и не человек, ибо он бесполезен…
Мы ругаем капитализм, а сами-то так же прагматичны, как капиталисты, только более глупо прагматичны. Мы не понимаем, что люди, которые сейчас работают на производстве, заранее знают, что и о них не будут заботиться, когда отправят с самоваром на пенсию…»
«Когда я стал перечитывать свое «наследие», оказалось, что все это выглядит до удивления робко, наивно. То, что когда-то выглядело, по крайней мере так мне самому казалось, смелым, новым, сегодня предстало банальным, устаревшим. Непонятно, почему так трудно было «пробивать» эти статьи и что в них было такого недозволенного. Наоборот, многие из них читаются как довольно рутинные. Они меня сильно разочаровали, вряд ли такие выступления заслуживают сегодня быть представленными в сборнике. Ничего особо интересного в них не оказалось, нельзя же сопровождать их пояснением, почему в 1962 году или 1973-м они читались иначе. Поразительно быстро, за какие-нибудь последние три-четыре года, мысль настолько раскрепостилась, наше понимание действительности углубилось и расширилось, общество проделало такой путь, что прошлые достижения публицистики, да и литературы вообще видятся иначе. Мы часто не можем оценить, как изменилось наше сознание, наше понимание жизни. Перечитав материалы, написанные в конце 70-х — начале 80-х, которые и вошли в эту книгу, я словно бы встретился с самим собою, каким был пять, семь, десять лет назад, и был весьма огорчен.
Утешением могло служить разве лишь то, что среди моих давних работ не было ни одной восхваляющей, допустим, Л. И. Брежнева или порядки того времени. Не оправдывал беззаконий, не воспевал великие стройки, атомные станции, гидросооружения, очередные почины и кампании. Этого, конечно, маловато. Повести и рассказы — это отдельный разговор, а вот публицистика в значительной мере лишилась остроты и новизны. Почему? Вероятно, потому, что в сознании нашем было больше официального, общепринятого, чем личного, индивидуального. И только теперь, в столкновении мнений, в потоке новой информации стала формироваться собственная позиция, открываться душа, ее сокровенные боли. Появилась такая долгожданная точка опоры. Свое собственное, выстраданное суждение».
«Депутаты Съезда народных депутатов СССР, избранные по спискам Коммунистической партии Советского Союза: <…> Гранин Даниил Александрович».
«На этом съезде, признаюсь, впервые открылся передо мною облик страны, какой я ее не знал, да и она сама себя не знала. Была сброшена маска — нарумяненная, с разрисованной улыбкой счастливого преуспевания, самодовольства, гордого своим передовым сознанием и наилучшим строем. И вдруг предстало иссеченное шрамами, страдающее, порой ожесточенное, искаженное болью умное и прекрасное лицо. Сколько обнаружилось политически зрелых молодых, смелых лидеров, талантов государственности. Было непонятно, как могли они вызреть, прорасти сквозь трясину застоя, причем не то чтобы в центре, айв дальних окраинах, в глухомани <…>
Наверное, важнейший результат первого Съезда, что он стал не просто зрелищем, он вовлек в работу души и ума почти всю страну, весь народ, который старательно и долго отучали думать. Вроде бы и отучили, а вот как жадно, с живым соучастием рванулись в гущу съездовских страстей и предложений люди разные вплоть до домашних хозяек. Заговорили, заобсуждали, забросали телеграммами своих депутатов, требуя, напоминая, подбадривая, упрекая…
Коробило и печалило излишество злости. Очень уж много скопилось ее. Ну ладно на беды наши всеобщие, на кооперацию, на бюрократов, на бездорожье, так ведь выплескивалась злость и друг на друга. Некоторые персональные выводы удручали бестактностью. То же самое можно было высказать корректно, ведь важнее установить истину, а не унизить оппонента. Наиболее неловкое впечатление оставили оскорбительные нападки в адрес А. Сахарова. <…>
Если отсечь экстремистские призывы, то тяжкие обстоятельства нашей жизни пока что заставляют двигаться влево. Желание перестроить наше общество действует ныне всюду, как действует сила тяжести. Задача в том, чтобы не отклоняться от общественного мнения, от всенародного, я бы сказал, даже от международного этого желания.
При всех своих промахах Съезд смело вступил в эру демократического правления страны. Характер власти с этого момента резко изменился. Власть вернулась к народу хотя бы в грубом приближении. Осознать свою власть дело непростое. Власть-то новенькая, не опробованная. Пользоваться ею надо осторожно… Сегодня все спрашивают друг друга — что дальше? Как, куда пойдут события? Но, думаю, какие бы трудности ни возникли на пути обновления нашей жизни, Съезд этот был событием решающим, благотворным, смысл которого еще будет осознаваться».
«Выступил от комсомола воин-афганец, секретарь горкома комсомола одного украинского города, он же инвалид афганской войны. Говорил горячо, обвиняя всех (Горбачева за то, что не дал политической оценки афганской войны, а «старших товарищей» за то, что не оставили молодежи «хоть каких-нибудь приличных идеалов»), больше всего досталось А. Д. Сахарову как противнику афганской войны.
Пафос его, нарочито агрессивный, вызвал горячие аплодисменты. Еще бы, покушаются на святая святых, героическую нашу Советскую Армию! И кто, Сахаров — человек невнятных взглядов, с репутацией не то диссидента, не то инакомыслящего — верит вражеским радиопередачам. Нравилось, что он не стесняется поносить академика, великого ученого — смельчак. «На каком основании Сахаров дал интервью канадской газете о том, что будто в Афганистане наши летчики расстреливали попавших в окружение своих советских солдат, чтобы они не могли сдаться в плен?» Вместо того чтобы опровергнуть это утверждение, он возмущенно говорил про унижение чести, достоинства героев Советского Союза, которые до конца выполнили воинский долг.
Заодно он сетовал на то, что воинам-афганцам не дают детских колясок без очереди, не дают мебели и квартир.
Слушая это, я думал о том, какая все же разница между ветеранами Великой Отечественной войны и «афганцами». 45 послевоенных лет живут, доживают век бывшие мои однополчане, так и не дождались хороших протезов, доживают в коммуналках, в инвалидных домах, топали на деревяшках, безногие катались на самодельных тележках. Ругались, жаловались, но понимали, что не ради льгот мы воевали.
Рок — штука неразгаданная, вроде совести. Почему-то совесть не бывает ложной. Если она грызет, то будьте уверены — за дело».