Страница 63 из 91
«Случилось это в январе 1987 года. Было часов семь вечера, я шел по проспекту, усталый, после своего рабочего дня. Это был длинный день напряженной писательской работы и других обязанностей, коих у меня в ту пору было достаточно много. Шел я из дома, направляясь к жене (она лежала в больнице). Задумался о чем-то. Мимо проходило свободное такси, я очнулся, рванул, подняв руку, чтобы его остановить, за что-то зацепился ногой и полетел наземь. Со всего размаха ударился лицом об угол поребрика. Ощутил страшную боль в плече, еле поднялся, из носа хлестала кровь, нос был разбит, челюсть тоже, рука повисла. Я не мог ею пошевелить, понял, что у меня вывихнуто плечо. Левой рукой старался унять кровь, подошел к стене дома, прислонился, чтобы как-то прийти в себя. Мысли от боли путались, носовой платок был весь в крови, я пытался ее унять и не мог. Зажимая нос, повернул назад, решил добраться до дому. Вид у меня, наверное, был ужасный. Навстречу мне двигался вечерний поток людей — одни шли с работы, другие прогуливались. При виде меня усмехались, пожимали плечами, отворачивались. На лицах встречных появлялось любопытство или брезгливость. Наверняка думали, что я пьяный или с кем-то подрался…
Я понимал, что если упаду, никто не подымет, не поможет. Я был в пустыне в центре города, переполненном людьми, среди своих питерцев, земляков, с которыми прожил всю жизнь. Город, где меня хорошо знали. И так, шатаясь, держась за стены домов, иногда останавливаясь, чтобы перевести дух, потому как чувствовал, что сознание мутится, я прошел до своего дома, с трудом поднялся, открыл дверь, но дома никого не было. Я позвонил к соседям и лег на пол, уже плохо понимая, что творится… Приехала «скорая помощь», соседи помогли вынести меня, положили в машину <…>
Выйдя из больницы, я стал по-иному видеть окружающих людей и нашу повседневность. Я увидел, в каком ужасном состоянии находятся не только городские больницы, но и дома для престарелых. Как там грязно, как плохо кормят и плохо обращаются со стариками. Как трудно жить инвалидам… Обо всем этом я написал в своей статье. Отдал ее в «Литературную газету», и, несколько сократив, газета ее напечатала. Статья называлась «Милосердие». Я никак не ожидал, что она вызовет такой взрыв читательского интереса, столько откликов. Буквально в течение двух-трех недель редакция получила сотни, может, и тысячи писем (я их не подсчитывал). Большинство из них были одобряющими, сочувствующими мне, от людей, которые приветствовали возвращение в нашу жизнь забытого и отвергнутого понятия «милосердие». Я, что называется, попал в самое яблочко, в больное место. Проблема, очевидно, назрела. <…>
Я решил обратиться к Михаилу Сергеевичу Горбачеву. Созвонился с его помощником и попросил, чтобы Горбачев меня принял. Разговор в Центральном Комитете партии продолжался полтора часа. Горбачев одобрил идею Общества милосердия и как бы благословил меня на это дело. Держался открыто, искренне, и знаменитое его обаяние проявилось во всей силе…
Нам подыскали помещение на Гороховой, на первом этаже, без ступенек, чтобы могли въезжать инвалиды. Шесть комнат, небольшая зала. Мы все распланировали — где что у нас будет, сговорились с рабочими, и без всяких проектов начался ремонт. Надо сказать, что и строители, и электрики, все работяги помогали иначе, чем обычно — без своих долгих перекуров, сами добывали материалы, понимали необычность нашего учреждения и по-своему помогали, участвовали.
В конце 1988 года в центре города, на Гороховой улице, появилась вывеска «Общество Милосердие. Ленинград».
«В 1986 году Гранин стал основателем движения «Милосердие». Как это вышло? Он упал на улице, сломал ключицу, повредил лицо, и его принимали за пьяного, его не узнавали, никто не мог ему помочь. У него, кстати говоря, была, невзирая на все его патриаршество, довольно заурядная внешность, он никогда не пытался выглядеть пророком, никогда не заботился о своей внешности. Ну старичок и старичок, ну упал где-то, а может, пьяненький. И вот только одна женщина увидела его, отвела к себе домой, позвонила, вызвала врача, отвезла его в больницу. И вот тогда он заговорил о милосердии.
Он всегда, в общем, был все-таки сторонником гуманизма, и никогда не был сталинистом, и не случайно его слава началась на волне оттепели. Но вот именно о милосердии, о важности душевной мягкости, эмпатии он заговорил в 1986-м. Я очень хорошо помню большой вечер ленинградских писателей в Домжуре — потрясающий был состав звездный, был переполненный зал. И вот там неожиданно для всех холодный и рациональный Гранин заговорил о том, что главной ценностью является сострадание и что сейчас нам в обществе нужно добиваться только одной перемены — чтобы люди стали друг другу не безразличны. Мы успеем сказать всю правду, мы успеем разоблачить, но сейчас важно не разоблачать, а сейчас важно проявить друг к другу сострадание. Вот это понимание было для него очень важной темой».
«В первый год своего существования общество «Милосердие» быстро выросло: начав с двух сотен человек, достигло четырех тысяч. Потом начало уменьшаться, сокращаться и к моменту распада дошло до четырехсот человек. Оформленного членства не было, цифры эти примерные, они отражают лишь порядок и динамику про jecca. Да мы и не гнались за количеством. Начальство, которое наезжало к нам, не понимало, как можно работать без отчетов, без планов, без списков. Ни одно ленинградское учреждение так не работало. «Кому вы подчиняетесь?» — спрашивали они. «Никому», — отвечали мы. «Так не бывает». Я упоминаю об этом, чтобы показать, насколько тогда, в 1990 году, подобная организация была в новинку. Нас показывали не без хвастовства — какая новая достопримечательность появилась в Ленинграде! Вот вам «дитя» перестройки. И мы, соответственно, пользовались этим. Добивались у таможенников беспошлинного получения грузов, сумели получить из США и Германии две партии инвалидных колясок, бесплатно раздать инвалидам и частично передать музеям города.
Нужда в инвалидных колясках была большая. Через фонд Сороса в США удалось получить технологию их изготовления и первичные материалы. Взялось за это одно небольшое производство. Но вскоре выяснилось, что коляски они продают в какие-то республики за большие деньги. Наше условие — передавать коляски ленинградским инвалидам — не выполнялось.
История с инвалидными колясками показала, что некоторыми нашими инициативами ради наживы пользуются разного рода организации. Общество «Милосердие» было удобной ширмой, благородной вывеской, которой прикрывались жулики. <…>
Нахлынуло такое отвращение, что не было даже желания хлопнуть дверью. Я ушел, не давая никаких объяснений журналистам. Ушел, не желая больше ничего слышать и знать про общество. Потерять два года своей жизни, литературной работы, и — все насмарку. В итоге грязь, горечь, разочарование в людях, в работе общества. Не мое это дело, тут нужны крепкие менеджеры».
— К Вам наверняка обращаются с личными просьбами: одолжить денег на лекарство больному ребенку, на билет?.. Как реагируете?
— Если двести — триста рублей — могу дать. Если больше… Знаете, литератор сегодня в материальном плане — совсем не то, что в советское время, когда мои книги выходили миллионными тиражами. Нынешний писатель, издающийся тиражом в три-пять тысяч экземпляров, жить на литературный заработок почти не может. Мне помогает пенсия. А пенсионер как меценат — это не фигура.
— А нищим подаете в подземных переходах?
— Раньше всегда подавал, меня отец к этому приучил. Он никогда не проходил мимо нищего, чтобы не дать ему какую-то мелочь. Особенно в маленьких городах, где прошло мое детство, — Старая Русса, Пестово, Боровичи, Анциферово, — там это было принято, и нищих-то было немного, — обычно они на церковной паперти стояли. А здесь, в Питере, к сожалению, жизнь отучила давать милостыню. Наша пресса так долго и успешно разоблачала городских попрошаек, показывая, как эта организованная система зарабатывает на жалости людей, что доверие к нищим было подорвано. Вы им верите?