Страница 58 из 91
Так кончается эпоха Брежнева.
Дочь, пьяница, пользовалась властью для воровства, муж ее из милицейского лейтенанта был назначен первым замминистра внутренних дел Щелокова. Каждый родственник Брежнева обзавелся удостоверением «Родственник Л. И. Брежнева». Было много идиотского, все окружение старалось, несмотря на маразм генсека, продлить его существование на престоле, оно всех устраивало. Между тем сам Брежнев в первые годы своего правления был разумен, по натуре человек добрый, он старался по возможности избегать зла. Мне о нем хорошо рассказывал Аркадий Райкин, да и другие».
«Собирая факты, слухи, всякие байки, автор из них старательно складывал образ своего героя. Делал он это сообразно тем чувствам страха и уныния, которые царили среди горожан. Пустоты он заполнял домыслом, домысливали тогда все, анализировали, придумывали, искали мотивы, причины… Сейчас же, когда он увидел и услышал Романа Авдеевича воочию, размеры не сошлись. Сочиненный им образ был слишком внушителен и грозен. Живой Роман Авдеевич выглядел напыщенно, глупо, нес какую-то ерунду, из этого ничтожества, из этого мусора немыслимо было собрать недавнего претендента на престол. Было стыдно и скучно. Но тут автор вдруг рассмеялся. И продолжал смеяться, хотя Роман Авдеевич побагровел, что-то прикрикнув, загрозил. Автору все стало безразлично, он понял, что нет великих злодеев. Не бывает. Дайте возможность любому пакостнику, подонку получить безнаказанную власть, и он развернется не хуже Ричарда Третьего. Должность всего лишь меняет масштабы.
…По возвращении в наш город автора закидали вопросами. Рассказам его не поверили. Никто не мог представить Романа Авдеевича пигмеем. Насчет роскошной дачи, беседок, аллей верили, а вот про глупого, жалкого гномика не понимали. Как же он мог добраться до самого верха, ведь что-то наверное имелось! Какая-то идея нужна.
Примерно тогда автор стал замечать, что люди воспринимают эпоху Романа Авдеевича с некоторым смущением, не желая признаваться в том, что они были свидетелями всего того, что творилось. Как будто они отсутствовали, как будто они чужеземцы. Некоторые даже изумлялись — неужели это все было? Особенно молодежь. Они уверены, что весь этот абсурд — преувеличение старших, что нормальный человек не мог бы согласиться на такую жизнь…»
«Хотя мы называем семидесятые годы, вплоть до 1982 года, периодом застоя, название это отражает, скорее, рутинность в экономике, внешнее впечатление глади, в обыденном же сознании людей происходили изменения крутые.
Когда я впервые году в шестьдесят восьмом узнал, что хирург в больнице «берет» за операцию — не поверил. И все кругом не верили. Значит, этот врач урод, монстр.
Потом оказалось, что «берут» и в других больницах. Процесс шел постепенно. Узнавал, что берут при приеме в институт, берут за дипломы. Берут учителя, берут в райжилотделах за ордер, за обмен, берут за путевку в санатории… Люди приспосабливались к этим порядкам мучительно. И не привыкли, не хотели мириться, они знали от рождения, что медицина у нас бесплатная, это завоевание, которое свято блюлось врачами, что обучение у нас бесплатное, что мы должны «учиться, учиться и учиться», жилье почти бесплатное, никто не может нарушить великих завоеваний революции…
Менялось отношение к богатству. Становилось престижным иметь шикарную мебель, бриллианты, машину лучшей марки, дачу, словом, быть богатым. Одеваться не просто модно, а быть в «фирме». Прежнее небрежение к быту, коммунальщина, все уходило в прошлое, выглядело неудачливостью. Хорошо жить, жирно жить, богато жить, не обращая внимания, каким путем это приобретено… Социальная психология перестраивалась. Исчезала былая «пролетарская гордость», аскетизм, обыденное сознание ориентировалось на иные ценности. Приобретательство, роскошь хотя и осуждались пропагандой, но фактически этим занимались те, кто пропагандировал, и те, кто произносил обличительные речи, и те, кто возглавлял борьбу с хищениями, взятками.
Угодники и льстецы делали карьеры. Чем больше воровали в своих краях, министерствах, тем больше льстили. Льстили не от страха, льстили, не уважая, ради того, чтобы продвинуться, заработать себе право на безнаказанность. И выдвигались. Это поощрялось. Соревновались, изощрялись в подарках, сооружали к приезду высокого гостя триумфальные арки, выстраивали вдоль дорог шеренги счастливого населения. Додумались до переносных клумб, которые переносили вдоль очередной трассы. Чуть ли не траву красили. В расходах не стеснялись. Все меньше думали о нуждах людей, о нехватке больниц, жилья. Строительство учреждений культуры не велось. Зато были построены сауны, тысячи больших и малых саун во всех областях, при комбинатах, управлениях для ублажения большого и малого начальства. Сауна — типичное сооружение периода застоя. И типичное времяпровождение — потеть, окунаться, попивать чаек, водочку…
А страна беднела и тощала. Начальники же доказывали, что потребление мяса, фруктов, масла, рыбы растет, все дело в том, что больше стали есть дорогих продуктов.
На цветной вкладке «Огонька» напечатали портрет новоиспеченного маршала Брежнева, главным там был тщательно выписанный голубоватый мундир со всеми звездами, медалями, орденами» отечественными и иностранными. Мундир, завешанный донизу, выглядел чудовищно. Но редактор знал, что делал. Холуйство было в цене».
Глава шестая
ВЕТРЫ НАДЕЖД И ТРЕВОГ
(1985–1992)
«Помните, много лет в ходу было выражение «книжный бум»? Теперь он сходит на нет, а в печати мелькнуло новообразование: «газетный бум». Газеты сегодня интереснее книг. Еще недавно казалось, что я успевал следить и за тем, и за другим. Но как успевал? Газету пробегал наскоро, по заголовкам, лишь на отдельных материалах чуть задерживая внимание. Теперь читаю «от корки до корки». А времени не хватает, и толстые книги терпеливо ждут своей очереди. Журналистика, которую мы ругали, которой мы подчас «пугали» писателей («сбивается на журналистику», «уходит в очерковую скороговорку»), за короткое время — какие-нибудь год-полтора! — сделала решительный шаг вперед, откликается на требования жизни не только оперативнее, но и во многом глубже, чем литература. Возьмите публикацию в «Правде» — «У последней черты» — о том, как в одном из городов Украины должностные лица преследовали корреспондента журнала «Советский шахтер». Разве не примечательно, что герой публикации — журналист?! Мы, грешным делом, прежде и про журнал-то такой не слыхивали. А ныне его корреспондент — фигура, оказавшаяся в эпицентре страстей, в самой гуще борьбы, завязавшейся вокруг перестройки нашей жизни. А материал в «Литературке» о похоронах в Ростове? О том, как публично, с помпой, на глазах у всего города погребли заведомого жулика, преступника, осужденного законом! Это же была открытая демонстрация, вызов, брошенный всем нам теми, кто представляет собою вчерашний день нашей жизни. Оглушающий материал! А ведь есть еще «Огонек», «Известия», «Советская культура», за газетой «Московские новости» у нас в Ленинграде выстраивается очередь…»
«Искусство прощения — это труднейшее искусство, труднейшее нравственное испытание человека. Вот я сталкиваюсь сейчас с вопросом: люди требуют наказания тех, кто вершил репрессии в годы культа личности. Но ведь при этом нужна какая-то мера. Одно дело предъявлять вину, другое — требовать обязательного наказания этих людей. Проблема прощения и наказания, проблема суда и оправдания — для нашей истории достаточно сложная проблема. Я не берусь ее решать. Решать ее надо сообща. Такой разговор надо вести не абстрактно, а на примерах конкретных человеческих судеб. Нельзя же снова переходить к массовым репрессиям. Именно — массовым, мы ведь все хотя и в разной степени, но соучастники. Были доносчики, были неправедные судьи, были садисты-следователи, были те, кто помалкивал, соглашался, голосовал за смертную казнь, исключал, славил порядки произвола и беззакония. В этом смысле виноватых очень много. Осознать эту свою вину необходимо великому множеству людей, иначе не очиститься».