Страница 25 из 91
«В 1949 году я принес свой рассказ в журнал «Звезда», там редактором был Юрий Герман, очень известный писатель и отец будущего кинорежиссера Алексея Германа. Он говорит: «Не надо, будут нас путать, придумайте псевдоним». У моей матери был родственник Гранин, он был мне по душе, и я взял его фамилию».
«Герман был очень способный писатель, легкий. Литература понималась им как дело счастливое, веселое, при самом чистом, даже святом отношении к ней. Такой эпизод. Юрий Павлович работал над романом «Россия молодая». А я готовил к печати какую-то свою новую повестушку. И вот редактор, работавшая со мной (а я отстаивал каждое слово), однажды не выдержала: «Вчера я вычеркнула у Германа целую сцену. Он не спорил со мной, как вы. Переписал за ночь. Дивно получилось! А вы цепляетесь за эту фразу, как будто бы она такая драгоценность!» Еще эпизод. Как-то говорю ему, что надо, чтобы кто-нибудь вступился за такого-то человека. «Напишите сами о нем в газету». — «Но я же не журналист, я не смогу». «Писатель должен уметь все: и очерки писать в газету, и сценарии, и пьесы. Профессия такая», — строго ответил Герман. На всю жизнь запомнил его слова».
«В рассказе этом, пусть кое в чем и наивном, угадывался несомненный литературный талант. Точен был психологический рисунок. Он превосходно знал, этот инженер-электрик, среду, о которой решил писать. И как ясно, с каким истинным благородством разрешалась трудная производственная проблема, перед которой рассказчик поставил своего героя. Рассказ был написан современником в лучшем и единственном для нас смысле этого большого слова! Фамилия автора никому ничего не говорила…»
«Напомню фабулу, весьма примечательную для первого рассказа. Герой вдруг узнает, что проблема, над которой он работает, уже исследована и давно решена. Конструктор, занимавшийся ею, убит в бою. Прошло двадцать лет. О характере талантливых работ Николаева никто уже не помнит, результаты неизвестны. Для защиты же диссертации Савицкого они опасны самим фактом существования. Ошибочно отвергнутый им вариант привел того, другого, к иным, более ценным находкам и выводам. Велик соблазн умолчания, да еще безнаказанного… В рассказ исподволь входит тема ответственности бывшего солдата перед тем, кто не вернулся, погиб, сражаясь».
«Уже в первом рассказе Гранина важнейшей чертой его положительных героев становятся уважение ко времени, осознание его ценности и щедрость в его использовании ради нужного дела. «Надо жить так, чтобы не было стыдно ни за один бесполезно растраченный или загубленный день». Этот принцип в сознании Александра Савицкого окончательно сформировала война. Он отдал фронту четыре года. Теперь надо было наверстать их, и, «экономя время, он отказывал себе во многом, но себе, а не работе». Поэтому «пытался сочетать добросовестность, максимальную щепетильность с быстротой».
«Во времена Ленинградского дела опять стали косить подчистую. Не унять было. Заметное, яркое, тех, кто с честью прошел военное лихолетье, выдвинулся, — всех под корень. Я тогда работал в кабельной сети Ленэнерго. Приедешь в управление — того нет, этого. Где? Молчат. Исчезли директора электростанций, главные инженеры. Рядом, в Смольнинском райисполкоме, творилось то же самое. Город затих. Снова — в который раз — навалилась беда: одна не угасла, другая разгорелась. Чего только не натерпелся этот великий город и до войны, и в войну, и после; кара за карой, ни одна горькая чаша не миновала его».
«В начале пятидесятых годов он пишет много и плодотворно. В 1951 году выходит его книжка о героях Парижской Коммуны — «Ярослав Домбровский». Она явилась серьезным испытанием для молодого писателя. Уже не привычные, хорошо знакомые люди и обстоятельства стали предметом рассказа. Новые задачи, новый для автора жанр исторической повести».
«Они увидели Домбровского таким, каким он сохранялся в памяти у каждого: Рульяк вспомнил полутемный зал замка Ла-Мюэт и испытующе голубые глаза из-под припухших воспаленных век. Демэ — окутанную дымом улицу Мирра, торжествующее лицо над грохочущей митральезой, а Валерий Врублевский — размытую дождем дорогу вдоль берега Вислы и рядом Ярослава. Уже забылось, куда и зачем они шли десять лет тому назад осенним холодным днем, — оба молодые, полные надежд и играющей силы. Ветер трепал распахнутый офицерский ментик Ярослава, ворошил соломенные волосы на непокрытой голове…
— Когда-нибудь, — сказал Врублевский, — когда-нибудь мы перевезем тело Домбровского в Варшаву и положим в родную землю, в нашем Пантеоне, рядом с Костюшко и Мицкевичем. А пока, Луи, не позволяйте надругаться над его могилой и не дайте зарасти ей забвением, потому что… — он запнулся, упрямо нахмурился, — потому что все это произойдет, может быть, не очень скоро, но произойдет. И еще потому, что его могила — памятник дружбы наших народов. <…>
Неясный шум доносился из Парижа, в нем нельзя было различить ни орудийной канонады, ни пронзительных всплесков уличных сражений, он стлался, как надсадный хрип умирающего. И вот тогда, покрывая все звуки, из ночи докатился бас Врублевского:
— Эй вы! Коммуна погибла. Как бы не так! Да здравствует Коммуна!»
«Когда читаешь повесть, удивляет отличное знание документального материала, даже самой топографии Парижа, которую Гранин тщательно проштудировал. И нет ничего неожиданного в одном любопытном факте: когда в 1956 году Гранин впервые побывал в Париже, он, не обращаясь к справочникам, мог почти свободно ориентироваться в сложном лабиринте парижских улиц. Занятия юношеских лет несколько неожиданно сослужили свою полезную службу».
«Повесть о Парижской коммуне не по датам, а по сути составляет начальный этап творческого пути ленинградского прозаика. А дальнейшее его движение определено содержанием первой книги — «Победа инженера Корсакова». Помимо заглавной повести в книгу был включен и рассказ «Вариант второй». Интересно отметить: повесть в 1950 году пришла к читателю дважды. Помимо скромного ленинградского сборника появилось еще московское издание в библиотеке журнала «Огонек». Красноречиво сопоставление тиражей: в Ленинграде 15 000 экземпляров, в Москве — ровно в десять раз больше, и эта массовость, видимо, в немалой степени объясняется тем, что «Огонек» сохранил первоначальное название повести, более хлесткое и, честно говоря, более конъюнктурное — «Спор через океан». Именно под этим названием она впервые появилась и в журнале «Звезда» (1949, № 8). В ту пору с газетных страниц не сходили такие темы, как соревнование с Америкой, борьба с космополитизмом, утверждение приоритета русской науки. Молодой автор, видимо, очень хотел быть злободневным, и в повести отчетливо ощущается чисто журналистская манера. Она — и в первоначальном названии повести, и в сюжете; русский инженер Николай Корсаков создает прибор более совершенный, чем изделие американца Харкера, удостоенного за океаном золотой медали».