Страница 1 из 101
СМЕХАЧИ МЕЙЕРХОЛЬДА
ПРОЛОГ
7 февраля 1931 года в ГосТиМе — Государственном театре имени Вс. Мейерхольда при большом скоплении публики состоялась премьера спектакля по пьесе Всеволода Вишневского «Последний решительный».
У этой пьесы имелась краткая предыстория.
В июле 1930 года в СССР было создано Литературное объединение Красной армии и флота, сокращённо ЛОКАФ, призванное наладить работу писателей, посвятивших творчество военно-патриотической тематике. Буквально через несколько дней в Ленинграде учредили Балтийское отделение ЛОКАФа, одним из активистов которого был драматург Всеволод Вишневский. Вскоре ему заказали музыкальную пьесу, и он написал «Последний решительный», назвав свою новинку «симфонической драмой». Причём писал для оперного театра, потом почему-то отдал её в Театр Красной армии, в результате она неожиданно попала к Мейерхольду, в ГосТиМ.
Драматург рассказывал в интервью, что при сочинении преследовал две цели. Во-первых, сделать пьесу, которая удовлетворила бы острейшую потребность театров в военном репертуаре. Во-вторых, новая пьеса должна нанести нокаутирующий удар по старым, отжившим и даже враждебным для советских людей, строителей коммунизма, формам оперы, которые представляют собой лишь сгусток индивидуальных сексуальных мотивов и ровным счётом ничего больше. Испытание такого удара он решил провести над оперой Бизе «Кармен».
Эти две задачи и продиктовали композицию пьесы. В первой части идёт пародия на классическую оперу, во второй — долгожданный военный репертуар — показана героическая гибель моряков, противостоящих империалистической интервенции. Трудно представить, как могут гармонично ужиться две разнородные составляющие.
Многие не могли понять логики Мейерхольда, только диву давались: чем вдруг привлекла того агитационная трескотня Вишневского. Так ведь Мастер не просто обратил внимание — ему ещё пришлось бороться за неё, поскольку сначала драматург отдал пьесу в Театр Красной армии. При каждом удобном случае Всеволод Эмильевич превозносил творение своего тёзки Вишневского до небес. Обычно редко кого хвалил, а тут просто удержу не знал. Награждал пьесу, да заодно её автора, самыми лестными эпитетами, утверждал, что Вишневский лидер советских драматургов, первый из первых, что его ждёт светлое будущее, что ему не следует обращать внимания на отрицательные отзывы критиков. Всё это Мастер говорил очень искренне.
Мнения критиков разделились. Одни называли пьесу лёгкой и прозрачной, расхваливали постановщика спектакля за его достижения в области экономии средств и приёмов её сценического воплощения. Говорили о гениальных находках режиссёра.
Однако большинство театрального люда считало пьесу провальной. Порок заключается в том, что в ней нет центральной идеи. Зато в изобилии присутствуют буржуазные черты: безволие, колебание, излишний психологизм. Зрители думали, что увидят заявленный в названии «последний решительный» бой капиталу. Пьеса же показывает, как умирать, а не как побеждать в войне.
На дискуссии после спектакля в Комакадемии драматург Владимир Киршон с жаром говорил:
— В чём основная порочность пьесы?.. Существовала старенькая теория «термидора», утверждавшая, что теперь, мол, у нас обывательщина, перерождение… А вот, когда вновь грянет война, тогда, мол, мы все стряхнёмся… Вот и в пьесе — в тяжёлой гнетущей обстановке маразма и разложения показано наше сегодняшнее. И на таком фоне — вдруг взлёт, вихрь войны, начало настоящего. Содержание пьесы оторвано от нашего строительства. И надо прямо сказать, что «последний решительный» без пятилетки — это ложь, это фальшь{1}.
Сам Вишневский любую критику своей пьесы с негодованием отметал. В опубликованной уже после премьеры в ГосТиМе пьесе боевитый драматург давал советы будущим режиссёрам: «Вообще, принимаясь за постановку, надо учесть прежде всего её военно-политическую утилитарную направленность. Нет театра для театра. Не нужен спектакль для спектакля. Нужно рассчитанное, максимально эффективное в политическом отношении действо. Пьеса, весь спектакль — рычаг для подъёма интереса к обороне. Вокруг спектакля необходимо вести живую военно-политическую работу: целесообразно устроить в театре военную выставку, выпуск стенгазеты «За оборону»; интересны и полезны будут военные сообщения-лекции и воспоминания в антрактах; демонстрирование приёмов обращения с противогазом и оружием и т. п., и т. д. При настоящем, боевом отношении к делу — такая работа, ведомая театром обязательно совместно с гарнизоном и Осоавиахимом, — даст положительные результаты»{2}.
Пьеса большая, три действия с прологом и эпилогом, 40 действующих лиц.
В этой многонаселённой пьесе каждый персонаж намечен пунктирными штрихами, идут чуть ли не под номерами: 1-й рабочий, 2-й рабочий, 3-й рабочий, 4-й рабочий… Более подробно написаны роли двух основных героев, если и не комических, то близких к тому. Во всяком случае, каждое их появление оживляет действие. Тем более что Мейерхольд поручил эти роли прославленным комикам Игорю Ильинскому и Эрасту Гарину, понимая, что те способны вынести на своих могучих плечах любой, даже самый заурядный текст.
Два матроса-«жоржика» Алексей Самушкин и Иван Ведерников, фигурирующие в спектакле под прозвищами Анатоль-Эдуард и Жан Вальжан, действуют в первой половине. В поисках развлечений они завалились в публичный дом, где пьянствуют, предаются разврату, дерутся с иностранцем, напрочь забыв о мировой империалистической угрозе. В конце концов их задержал патруль и они загремели под трибунал.
Эти два непутёвых морячка совершенно одинаковы, у них даже речь одинаковая — сильно исковерканная, они же одесситы. При чтении это выглядит удручающе. Вот краснофлотцы пришли на берег и видят стоящую там женщину.
«Второй встаёт и, изгибаясь, тихо подходит к женщине. Можжьна с вами поиметь знакомство?
Первый грубо и властно оттирает второго и торжественно-светски «вкручивает». Объясныть, допустым, вам про положение на моррэ и за ымпериялыстов. Дело у том, чьто ымперьялысты угрожжают вамм лычьно с моря. (Пауза.) Ви знайте, на гранныцэ чювствуется явная грозза и вашшя жжизьнь у роковой опасносты. Но ми, моряки, готови у в бой и ми спасём вашу юную жизьнь — етот роскошьный цвэтгочик.
Второй. Ми с дэтства на морре. Ми в 17-м году! Ми победители белих адмиралов! И все изучыли (улыбаясь сахарно), как спасать юные нежьные цвэтточьки.
Первый, полагая, что вступлений хватит, переходит к делу. А позвольте вас познакомить, чьтоб к сучеству вопроса пэрейты. — Мой лучьший друг, мычьман Красного флоту (подумав чуть, выпаливает) Жян Вальжян! (Жест в сторону друга — двигай, мол, Вася!)
Второй. Позвольте теперь вас познакомыть — тожьже мой лучьший друг, лейтенант Красного флоту (вдохновенно) — Едуард-Анатоль!»{3}.
Причём морячки не кривляются, не валяют дурака, умышленно коверкая слова. Они так разговаривают всегда и со всеми. Можно сказать, у гробовой доски и то:
«Ж. Вальжан. Товарищи же, братики! Пустыте меня у чысле десяти… Я кровью смою… Живой не вэрнусь. Вот — вэсь перед вами. (Сорвал фуражку с головы.)
Молчание всех.
Ан. — Эдуард дерзко. Молчите? За товарища нэ можэ-те заступица?..»{4}