Саппалит

Аули подняла голову. В покрывшихся красными ручьями белках я увидел беспредельную преданность.

– Мне доверяют, – закончил я, а она взяла меня за руку. Сжимала крепко, как если бы я сбегал сотню раз и сейчас готовился совершить очередной побег.

– У тебя все получится, – тихо проговорила она, и солнце в ее глазах заиграло лучиками нежности.

– Как думаешь, люди пойдут за мной?

Она дернула плечами и спешно добавила:

– Я пойду.

– Для меня этого достаточно.

Ведь попасть в Саппалит дано не каждому.

В лагере все осталось по-прежнему. Женщины держали хозяйство, ухаживали за детьми. По загону важно расхаживали куры. Мы выменяли животину у другого племени, оставившего здешние места. Возможно, их уже нет в живых, ведь, если верить отцу, они направились прямо навстречу джанату. Мне пришлось долго уговаривать отца, а ему пришлось пожертвовать механическими часами, которыми он, по непонятной причине, очень дорожил. Глава того племени тоже оказался падок на безделушки, потому с легкостью отдал нам петуха и двух куриц за еще блестящие и, главное, долговечные часы. В нашем мире все, что долго служит, имеет высокую цену. После отец злился на меня, приходя в новый город, отчаянно искал механические часы. Тщетно. Зато обида вскоре спала, когда мы стали регулярно питаться яйцами, а, иногда, и куриным мясом. В основном же наш рацион составляла рыба, водоросли, моллюски, да редкий тощий зверек или пойманная ящерка. Иногда выходили настоящие блюда. И все благодаря книгам.

Сколько бы я ни пытался обучить детей чтению, всем им не хватало усидчивости, концентрации, равно как старшим не хватало ума осознать важность этого навыка.

Мы пересекались с другими племенами десятки раз. По приказу отца, мужчины сразу принимали воинствующий вид, размахивали прутьями и битами. У отца, ко всему прочему, был пистолет, правда пустой. Патроны ушли на диких зверей. Даже собак сейчас не встретить. Если они не поиздохли, то бродят поодиночке, тощие и больные. Невкусные – кожа да кости.

После каждой встречи с чужаками, я спрашивал отца, почему мы не объединяемся с другими. Ведь вместе мы сможем больше. Нам не придется бояться, переживать за безопасность, как раньше. Возможно, в других племенах есть инженеры.

В ответ он всегда вспоминал кровопролитную стычку, из которой мы еле унесли ноги, потеряв половину стаффа и трех соплеменников.

– И будь у них инженеры, – добавлял он, смотря на меня сверху, – то они осели бы в ближайшем городе, а не шныряли по пустынным землям.

– Будь нас больше, не приходилось бы столько заботиться о безопасности.

– Нам бы пришлось заботиться о безопасности вдвойне и ждать удара от ближних.

Я знаю, о чем он. О человеческих костях. Мы видели их не часто. Но когда видели… Кто-то из нас обязательно блевал. Обычно мужчины. У женщин хватало самообладания. Вопрос никогда не поднимался, но негласное мнение было едино: ни при каких обстоятельствах мы не будем есть людей.

И все же, переубедить отца сложнее, чем восстановить электричество. Везде ему мерещатся ловушки, везде видится враг. Он мнителен, и жизнь его проходит в ожидании новой запандни. Спорить не буду: возможно, его мнимость не единожды спасла нам жизни. Доказательств нет, и, я надеюсь, они нам не понадобятся. Уверен, главная причина его страхов – неумение сходиться с людьми, нежелание находить… сейчас вспомню… компромиссы! Он не допустит, чтобы кто-то принимал решения наравне с ним или, тем более, вместо него. И я точно знаю: пока я вступаю с ним в перепалки, он видит во мне приемника. Какими бы разными мы не были.

Но он забывает, вернее, не хочет брать во внимание, что я уже поспособствовал росту племени. Аули ушла за мной. Появилась ночью, когда мы только выстроили загон для курей. Отец думал, ее заслали своровать кур обратно или вырезать нас всех спящими, чтобы потом съесть, но она пришла ко мне и только потом к племени. Аули стоит трех женщин или одного сильного мужчины. Так решил я сам. И что-то подсказывает: не прогадал.

Она из тех людей, о которых хочется заботиться. Она и сама может постоять за себя. Спеси и отваги ей не занимать. Однажды она чуть не вспорола брюхо Нордену, когда он, в мое отсутствие, пытался зажать ее в походе за водой. Благо он понимал с первого раза и оказался не слишком настойчив. Ему хватило ума признать вину и более никогда не совершать подобных ошибок.

Аули бойкая, воинственная. Я зову ее моей амазонкой.

Аули совсем небольшая. Ее кожа белая, как редкие облака на небе. Солнце для нее особенно опасно. Кожа вмиг покрывается красными пятнами, сыпью, и чешется до кровавых отметин. Волосы отливают золотым. Давным-давно я читал книжку про похожую на нее девчонку, которая носила длинные чулки или что-то вроде того. Правда характеры их сильно разнятся. И характер Аули мне по душе куда больше.

Иногда мне кажется, она готова тащить на себе и свои, и мои обязанности. Я совершенно точно могу на нее положиться. Наверное, она – мой хранящий ангел. Хотя, мне больше нравится другое слово – друг.

Старшие женщины перешептываются за нашими спинами. Говорят, у нас буду красивые и умные дети. Старшим лишь бы посудачить. Хочет ли Аули становиться матерью? Она согласится на все, если я попрошу. Ее безропотное подчинение порой доводит меня до белого накаливания, и она чувствует это, но ничего не может с собой поделать. Аули решила принадлежать только мне. Но я не хочу, чтобы она становилась моим рабом. Она и не похожа на раба, как их описывали в книгах. Иногда мне нужно, чтобы она возразила, поспорила. Но я для нее как ненасытный деревянный идол, с чьим мнением она дала клятву соглашаться при любых обстоятельствах.

Я не хочу, чтобы мне беспрекословно подчинялись. Моя душа не нуждается в этом. Я – не мой отец. И вряд ли смогу повести за собой племя. А если и смогу, то не наше. Я готов вести лишь тех, кто сам захочет идти со мной. И это правильно. Так и должно быть. Так пишут в книгах.

Но сейчас не время думать о детях, племени, и даже об Аули.

Я хочу найти Саппалит и забыть о существовании проблем.

2

На утро отец разбудил меня чуть свет.

– Мы должны выдвигаться, – сказал он, прикрывая рот рукой. Он не умел говорить тихо.

Я поднялся, огляделся вокруг. Кроме двух часовых, лагерь спал.

– Вопросы потом, – отрезал он и ушел, давая мне время собраться.

Аули спала рядом. Я решил не целовать ее, боялся разбудить. Тогда не избежать вопросов, ответы на которые я и сам не знаю. А она не успокоится, пока я не скажу что-нибудь обнадеждывающее. Не люблю врать. И успокаивать не умею. Всегда чувствую струпор, когда нужно кого-то поддержать.

Отец ждал меня на выходе из лагеря. Собрал рюкзаки. Уверен, там точно не нашлось места для книги или альбома с карандашом. Часовые вели себя так, будто ничего не происходило.

– Сначала отойдем, – видя мое нетерпение, сказал отец.

Пересекая длинную песчаную равнину, мы направлялись к зеленому холму, на склоне которого одно время пытались выращивать овощи. Земля плодоносила лишь для сорной травы, которой, впрочем, не брезговали курицы.

Всегда удивлялся резкой смене ландфашта, поверхности: здесь песок, а двумя шагами далее – сочная зеленая трава, где, порой, распускались голубоватые и фиолетовые цветы. Отец говорил, раньше такого не было. Не было резких перекосов. И многих растений тоже не было.

Достигнув вершины холма, мы остановились. Несмотря на утреннюю прохладу, одежда на спине взмокла, лоб покрывала не просто испарина, а цельные капли пота. Отец сбросил рюкзак, снял с пояса бинокль. Лег на живот и стал высматривать что-то. Я примостился рядом, повторил за ним. Плечи уже постанывали, тело не успевало исцеляться. Как и остальные лазутчики, я привык жить с болью и усталостью.

– Что мы ищем? – спросил я тихо. Отец не любил, когда его отвлекали. Некоторое время он молчал, потом, убрав бинокль, ответил: