Отравленные земли

– Если хотите выказать мне хоть малейшую благодарность, оставьте крест на шее.

Возразить помешало то, что я вдруг впервые обратил внимание на ладони священника: они открылись взгляду. И при всём моём медицинском опыте я вздрогнул от увиденного. Кожа была словно кожура гнилого яблока, а местами – неестественно розоватая. Застарелые ожоги разной степени тяжести; плохо зажившие волдыри, образовавшие шрамы… Откуда они у человека такой мирной профессии? Сжигал ведьм?

Рушкевич тем временем продолжил:

– Если в ближайшие дни вы не убедитесь в моей правоте, можете снять его и вдоволь надо мной посмеяться. – И снова он открыто, просто улыбнулся.

Я, продолжая думать об обнаруженном увечье, вздохнул и ненадолго сдался.

– Что ж. По рукам, если ваш сан позволяет такие ребяческие споры. А теперь, с вашего позволения, я встаю. Вы ведь не будете меня удерживать? Нарекаю себя здоровым.

С необыкновенной поспешностью Рушкевич поднялся и оправил одежду.

– Конечно. Я принесу нагретой воды и ненадолго вас покину, приводите себя в порядок спокойно. Потом я провожу вас куда пожелаете.

– Бесик… – Видя, что он направляется к двери и что последняя часть разговора выбила его из колеи, я повторил: – Спасибо за всё. И, если честно, я понятия не имею, куда мне нужно в первую очередь; таких мест слишком много. Если у вас найдётся время, побудете моим проводником? О городе мне ничего не рассказали.

Он обернулся и быстро сдул чёрные локоны со лба. Судя по прояснившемуся лицу, просьба его не обременила, а воодушевила.

– Конечно. Впрочем, наш город невелик, вы быстро научитесь тут ориентироваться.

– Благодарю. Может, так я и вашу обстановку почувствую быстрее.

Он медлил и всё не уходил. Наконец, точно решившись, он спросил:

– Вы на меня… очень сердитесь? – это прозвучало с искренней грустью.

– С чего бы? – усмехнулся я, думая о том, что странность – ещё не повод сердиться на человека. Но серьёзный повод быть начеку. Крест, загадочные речи… и эти ладони…

Священник скрылся в соседней комнате. Возвращался он лишь раз – с большим чаном воды. Когда Рушкевич ставил свою ношу, я снова невольно посмотрел на его руки, но он быстро заложил их за спину и попятился. Я понял, что пока воздержусь от расспросов.

Все мои вещи, к счастью, оказались здесь – начиная с верхней одежды, в которой я путешествовал, и заканчивая багажом. Я быстро уверился, что бумаги императрицы не потерялись, и потратил следующие полчаса, пытаясь вернуть себе пусть не столичный, но хотя бы приемлемый для австрийца вид. Я жалел о невозможности помыться, но на нагревание такого количества воды ушло бы слишком много жара и времени, поэтому я ограничился умыванием, обтиранием, чисткой зубов, расчёсыванием и бритьём, наконец избавившим меня от щетины – насколько это было возможно с затупившимся лезвием.

Совершая обыденные утренние ритуалы, я намётками выстраивал план действий. Мне нужно было наведаться в ратушу и повидать Мишкольца, если он всё же нашёлся, или того, кто исполняет его обязанности. Ещё предстояло узнать, где стоит местный гарнизон, познакомиться с Брехтом Вукасовичем и постараться расположить его к себе: исключая Лягушачьего Вояку, я неплохо нахожу с военными общий язык. Вукасовича же можно было детально расспросить о вампирах; я почти утвердился в мысли, что от Бесика Рушкевича ничего содержательного не добьюсь. Мишкольц не ошибся: химеры городских сказок не обошли этого юношу стороной; оставалось надеяться, что его рано или поздно получится переубедить. «Естественная история…», забытая на подоконнике, вселяла надежду. Также мне стоило перекинуться парой слов с медиками, чьи заключения я читал в Вене, и, наконец, заняться наиболее привычной работой – разного рода исследованиями живых и мёртвых.

In corpore[14] намеченные дела едва ли возможно было уложить в один день. А ведь предстояло ещё отыскать Януша и озаботиться крышей над головой, к тому же не стоило забывать о некоторых иных естественных потребностях вроде завтрака.

Бегло осмотрев свою одежду, я прошёл в соседнюю комнату. Помимо той, где меня положили, она оказалась единственной в этом доме, служила одновременно кабинетом, кухней и пристанищем для возможных гостей: тут я заметил стол с двумя лавками, небольшой книжный шкаф и пару старых кресел. Здесь же приютился очаг, больше похожий на знакомые мне по книжным рисункам русские печи.

Бесик Рушкевич негромко говорил с кем-то возле входа – я мельком увидел плотного мужчину с пышными усами и квадратным красноватым лицом. Закончив и прикрыв за тем человеком дверь, священник обернулся и пояснил:

– Заходил ваш собрат по профессии, Петро Капиевский. Он наконец понял, что ночью была нужна его помощь, и очень сожалеет, что не сумел её оказать.

– Вовремя, – хмыкнул я и тут же пожалел о сарказме: священник понурился.

– По крайней мере, пришёл и спросил, не нужна ли помощь теперь… – попытался он заступиться за незнакомого мне доктора. – Для человека, тяжело переживающего семейный разлад и запивающего его чем попало, это тоже неплохое достижение. Он не наш земляк; у него тяжёлый характер и неважные манеры, но доброе сердце.

– Вы поразительно терпеливы по отношению к пастве и её слабостям.

Бесик смущённо и с явной досадой закусил нижнюю губу.

– Недостаточно. Поверьте, моя натура – тоже не подарок. Впрочем… – снова он посмотрел на меня, – нужнее сказать вам о другом. Капиевский, узнав о вас, предложил вам его навестить – вечером, когда он закончит ходить по больным. Возможно, он будет полезен по вашему… делу. Я поясню, как к нему дойти, или сам провожу вас, посмотрим по обстоятельствам.

Выразив благодарность, я всё же поинтересовался:

– Не много ли времени я отниму у вас, если заберу ещё вечер? Вам наверняка нужно проводить службы, ну и заниматься другими обязанностями…

– Утренняя окончилась. В остальном же… – он расправил плечи и сложил руки за спиной, – я не один. Ничего страшного не случится, если обязанностями займутся те, кто сменит меня, когда я уеду. Здесь ждут мест двое семинаристов.

– О, так вы уезжаете?

На самом деле я не особенно удивился: о неплохих задатках этого юноши говорило каждое его слово, сама манера держаться, вопреки некоторой застенчивости. Пожалуй, я бы огорчился, если бы оказалось, что Рушкевич самоотверженно привязывает себя к крохотной провинции, не способной дать ему никакого будущего. Я уточнил:

– Мне говорили, будто вы учились в Праге и могли бы следовать моей стезёй? Так почему же я вижу вас тут и в таком положении?

– Да, именно так. Но мне нужно было вернуться и пожить здесь какое-то время. По определённым причинам, которые я не могу вам раскрыть, они… – он опять отвёл взгляд, – личные и связаны с моим происхождением.

Я кивнул, вспомнив ещё кое-что из сплетен Мишкольца. Увязать слова об именитом отце с необходимостью быть священником в Каменной Горке у меня не вышло, но я пообещал себе хорошенько обдумать всё впоследствии, когда выдастся свободное время, или же аккуратно расспросить нашего лягушачьего приятеля при встрече. Я уже собрался заговорить о другом, когда Рушкевич вдруг негромко, словно про себя, заметил:

– Мне казалось, в столице не оставляют без расспросов подобное. О Вене рассказывают как о рассаднице сплетен и пожирательнице тайн. Спасибо вам.

Оправляя манжеты, я сделал несколько шагов к нему навстречу.

– Да, в Вене любят болтать о чужих секретах и присочинять. Уверяю, о вас байки тоже есть. Но меня они интересуют мало, будьте спокойны, я слишком занят.

Священник засмеялся и тут же, спохватившись, спросил:

– Вы голодны? У меня сейчас почти ничего нет, нужно на рынок… Но можем отправиться на постоялый двор, там вы заодно договоритесь о жилье. Это не лучшее место, и всё же в сравнении с моим домом…

– Ваш дом мне очень нравится, – напомнил я.

Видимо, это прозвучало как некий намёк: Рушкевич опять помрачнел и скрестил на груди руки. Ладони его теперь скрывали довольно дорогие, явно шитые на заказ и привезённые из дальних мест тонкие перчатки.

14

В общей сложности, в целом.