Страница 3 из 6
В избу с шумом и радостными восклицаниями вошла наша хозяйка. Вместе с ней мать и старшие сёстры.
Дальше я ничего не помню. А потом память появилась снова, когда меня везли на санях к бабушке Пули.
Мы все сгруппировались вокруг матери, ожидая, что она откуда-то достанет что-то и даст нам пожевать. Всё время хотелось есть. Баба Куля принесла нам откуда-то большой кусок макухи. Макуха – это выжимки из семечек при получении подсолнечного масла. Макуху мы ели часто. Она была двух видов: когда давят семечки с шелухой и без шелухи – только зёрна. Макуха у бабушки была с шелухой и очень твёрдая, как камень. Её разбили на маленькие кусочки и дали каждому. Есть её было невозможно, но мы её сосали, стараясь размягчить и что-то из неё высосать. Всё-таки это было временное отвлечение от голода. Состояние голода – это у нас была постоянная проблема, которая затянулась на долгие годы.
Мать устроиться на работу не могла, но получила на нас, как на «иждивенцев», хлебные карточки. Их нужно было «отоваривать», другими словами, всю ночь простоять перед магазином, пока утром не привезут хлеб. Сестра и брат по очереди «дежурили» у магазина. Иногда привезённого в магазин хлеба на всех не хватало. Поэтому ночное «дежурство» у магазина было обязательным.
Когда утром приносили «карточный» кусок хлеба, то начиналась его делёжка. У бабы Кули были весы и набор гирь. Когда-то её дед был купцом третьей гильдии и чем-то торговал. Весы лежали в кладовке, куда мы потом часто заглядывали, надеясь найти что-нибудь съедобное. Там, под потолком висели гирлянды нитей, на которых были нанизаны стручки красного горького перца. Мы их потом, незаметно друг от друга, срывали и пытались съесть.
Итак, весы рычажные, основу которых представлял металлический корпус. В нём установлены подвижные рычаги, на которых с одной стороны располагались алюминиевые чашки, а другие концы были изогнутые так, что напоминали головы утят. Когда на чашках весов ничего не находилось, то эти рычаги (клювы утят) были на одном уровне. Когда на одну чашку весов клали кусочек чёрного хлеба, то на другую для уравновешивания клали гири.
Проблема была в том, чтобы «ТОЧНО» на одном уровне установить эти рычаги. Однако полного уравновешивания получить было невозможно! Искали маленькие гири, по одному грамму, которых, естественно, не было. Тогда для равновесия отрывали от взвешиваемого куска маленький кусочек или, наоборот, добавляли кусочки или даже крошки хлеба. Однако ювелирной точности, которой требовал каждый из нас, так и не получалось. И тогда этот процесс уравновешивания превращался в трагический спектакль. Он сопровождался криками и плачем недовольных своей порцией хлеба, а недовольные были все. В итоге каждый со своим кусочком и крошками уходил в «свой угол», где съедал полученную порцию.
Важным моментом в этом длинном процессе получения своей порции было то, что при этом все были заняты. Треть дня пролетала как одна секунда. И оставшееся голодное время было короче.
Мать, как правило, в этой делёжке не участвовала, так как всё своё время она занималась добычей средств на содержание нашей голодной «оравы». Она, женщина ещё молодая (немногим более сорока лет), не имея работы, пыталась это осуществить в военные и послевоенные годы.
И ей это удалось – пожертвовав собой. Чем только она ни занималась, чтобы прокормить нас. Мы жили на окраине города, в Ростове-на-Дону. Недалеко от какого-то церковного собора. Рядом располагался рынок – базар. Это было то место, то скопление людей, где можно было что-то продать, обменять. Здесь можно было найти всё: и еду, и одежду, и всякую бытовую утварь.
Как я помню, он был разделен на две части – это продовольственные ряды и примыкающая к нему «толкучка» для не продуктовых товаров. Рынок был символически огорожен. А входом в него обозначены большие ворота. Рынок начинался у этих ворот. Здесь продавали всякую мелкую мишуру. Тут начинался спектакль южного базара. Со всех сторон неслись предложения приобрести что-то:
– Ваниль, дрожжи, перчики, нафталин, пиретрум, мухомор!..
– Резинки, кому резинки. Для трусов, подтяжек, резинки!..
– Мороженое, кому мороженое! Только замороженное!.. – и т. д.
Здесь большинство продавцов-зазывал носили товар с собой. Они ходили друг за другом, сопровождая входящих на рынок людей.
Далее шли продуктовые ряды: сначала фруктовые, потом молочные и другие. Интересное было время. В магазинах ничего не было, а если что-то появлялось, то можно было купить только по карточкам. А здесь – пожалуйста! Только входишь в молочные ряды, тебя тут же зовёт к себе каждый продавец:
– Мальчик, иди сюда, попробуй! Посмотри, какое у меня молоко! – При этом она покачивала в разные стороны бутылку – четверть с молоком так, что на её стенках оставался слой стекающей жидкости, что являлось доказательством качественного молока.
Кричат все продавцы, стоящие рядом друг за другом за длинным прилавком. Причём у каждого не только молоко, но и творог, сметана. Они, перебивая друг друга, зазывают тебя к себе:
– Иди сюда, мальчик! Попробуй творог! Попробуй сметану!
И ты, независимо от того, взрослый ты или ребёнок, подходишь к продавцу, протягиваешь кулачок. На него он накладывает немного творога или сметану. Пробуешь. Качаешь неопределённо головой и идёшь пробовать к другому продавцу…
Так делали мы часто летом, когда уже подросли и самостоятельно искали себе пищу. Летом проще. Рано созревали овощи и фрукты. У продавца они были наивысшего качества, а если у них обнаруживался небольшой дефект, то их раздавали бесплатно. К концу рыночного дня можно было практически бесплатно купить ведро зрелых помидор. Они были настолько зрелые и сочные, что на завтра их оставлять было нельзя, так как они «потекут» (испортятся).
Это летом. А до него надо было ещё дожить. А пока мы сидим в избе у бабы Кули и ждём, когда появятся вести от матери, которая на рынке-толкучке что-то продаёт.
Примерно в двенадцать часов к ней посылали гонца – сестру или брата. Если у матери всё было «удачно», то гонец возвращался с вязанкой дров и примерно с горстью риса.
Для нас это означало праздник – тут начиналась жизнь. Затапливали печь, и хотя она была ещё холодная, но мы уже грелись рядом с ней. Печка у бабушки была каменная и нагревалась долго. Тут же ставили на печь кастрюлю, наливали в неё воды и высыпали туда принесённый рис. После этого было долгое ожидание готовности этого супа-каши.
Вечером приходила уставшая мать и начинала «колдовать» – готовиться к завтрашнему дню, «работе» на рынке.
Однажды она принесла завёрнутый в бумагу и ещё в какую-то тряпку кусок чего-то тёмного. Мы с любопытством рассматривали его и внимательно наблюдали за её действиями. Для нас это было любопытнейшее развлечение.
Мать взяла эту тёмную массу и стала её разминать в руках, добавляя в неё немного принесённой с собой муки. В результате образовалась большая тёмная масса, из которой она лепила шарики размером с три горошины. Затем четыре шарика заворачивала в бумажку – это была порция. Оказывается, принесённая ею тёмная масса – это была краска. Для окрашивания различных вещей: рубашек, кофт, брюк и других старых вещей. После покраски они приобретали вид новой вещи.
Таким образом, после добавления к небольшому куску краски муки получалось много порций шариков, которые мать довольно долго продавала на рынке.
Ближе к весне мать занялась ремонтом резиновой обуви: боты, калоши, резиновые сапоги. Основной зимней обувью тогда были бурки в калошах. Бурки по форме были похожи на валенки, только шили их из ткани, уложенной в два слоя, а между слоями прокладывали вату, а затем этот «пирог» прошивали ряд за рядом с небольшим промежутком. Получался материал как у фуфайки. Только строчки шли чаще. Таким образом, получался тряпочный сапог, который и назывался бурка. Затем подбирали по размеру бурок резиновые калоши и так ходили в них зимой до весны.
Но всё со временем истиралось, рвалось, прокалывалось в процессе эксплуатации и поэтому требовало ремонта. Вот этим мать и занималась. Мы, раскрыв рты, смотрели за ней и учились. Потом стали ей помогать. Мы чистили от грязи калоши или резиновые боты, затем вокруг места пореза зачищали напильником, снимали верхний слой резины. Точно так же зачищали и резиновую накладку. Затем мать промывала эти поверхности какой-то «вонючей» жидкостью. После просыхания она намазывала их тонким слоем резинового клея и оставляла на некоторое время подсохнуть. Затем заклеивала заплаткой порез или дырку, а далее выполнялась окончательная шлифовка краёв заплатки.